Он первым успел понять, чего хочет командир, и сразу же попытался обеспечить себе почетную должность.
О гибели юнкер не думал. Вернее, подумал, но как-то вскользь, мол, вдруг не вернусь? Зато друзья в далекой России обязательно при встрече будут говорить: «А вы слышали про Плыть Хочется?» Это была лицейская кличка Федора, как Француз у Пушкина или Лисичка у Корфа. И уж в любом случае никто не сумеет упрекнуть его в трусости. Если же все закончится хорошо, то как приятно будет потом рассказывать приятелям: «Помню, в Карибском море…»
Справедливости ради главной причиной было отнюдь не желание покрасоваться. Это так, лишь дань уходящей юности, и нельзя упрекать в том юнкера. Тем более вызвался он, прекрасно понимая, что абордаж – акт самопожертвования и вряд ли из него вернутся все. Да и хоть кто-то – тоже.
Про себя Матюшкин решил в случае чего пробиться к крюйт-камере и взорвать пиратскую посудину ко всем чертям.
– Быть по сему, – сказал, как припечатал, Головнин. – Господам офицерам выделить добровольцев из числа морских служителей, не занятых непосредственно обслуживанием орудий или управлением шлюпом.
Горестно вздохнул Лутковский. Гардемарин корил себя, что не сообразил вовремя и не вызвался первым.
– Смотрите, господа, они сближаются!
Пиратская флотилия приблизилась к конвою кабельтовых на двадцать и дальше идти не стала. Вместо этого четыре корабля сманеврировали так, что образовали посреди моря небольшую кучку. Паруса они, правда, не спускали, но в остальном почти не двигались.
Конвой уходил. Готовность к бою совсем не означает полной остановки. Поход продолжался, лишь к этому добавилось ожидание нападения.
– Не иначе совещаются.
– А если… – начал было Литке.
– И не думайте, – мгновенно понял его мысль Головнин. Как не понять, когда пираты стояли такой тесной группой? – Пока мы дойдем, они успеют разбежаться, и гоняйся за ними по всему морю. А они будут гоняться за транспортами.
Жаль, не было возможности услышать, о чем говорят между собой капитаны пиратских кораблей, однако результат переговоров был вполне понятен.
– Уходят! – первым возвестил Лутковский.
Флибустьерская флотилия развернулась и направилась прочь. Все-таки одно дело – напасть на беззащитного купца, и совсем иное – встретиться с военным кораблем. Тут уж без больших потерь не обойтись, а пираты явно не собирались умирать…
– Что и требовалось, господа, – оповестил Головнин, едва замолк мощный крик «ура!», вырвавшийся из луженых матросских глоток.
Хотя кое-кто из молодежи был втайне разочарован.
Эх, молодость!..
17
Снова вокруг лежала бескрайняя степь. Куда ни кинь взгляд от горизонта до горизонта – сплошные травы. Это не Россия, где через каждые двадцать верст – почтовые станции и повсюду взгляд натыкается на хутора, деревни, села… Едва населенный дикий край.
Где ж вы, спешащие сюда поселенцы? Такие просторы – и свобода. Хоть организовывай республику, где все будут равны, а править – только достойнейшие.
Республику Чока.
Муравьев вспомнил старые мечты и невольно улыбнулся.
Что-то он стал сомневаться в собственных юношеских мечтах. Где гарантия, что наверху окажутся самые умные и благородные, а не наиболее ловкие и беспринципные? Последним-то намного проще ловить рыбку в мутной воде.
Разговоры с доном Карлосом, преследование повстанцев поневоле заставили вспомнить историю Французской революции. Старую власть свергли, а потом? Море крови, бесконечная борьба друг с другом и венчающий итог – маленький человек, провозглашенный новым императором и захвативший большую часть мира. Стоила ли игра свеч?
Кто-то, разумеется, выиграл, сумел подняться с самых низов, но не больше ли тех, кто проиграл? Причем не только в среде дворянства, но и простого народа. Зачем же тогда все?
В жизни всегда надо стремиться к справедливости, но не лучше ли добиваться ее законными путями, чем ради нее плодить новое горе, пытаясь низвергнуть существующий порядок вещей? Может, действительно править должен тот, кто имеет на это исконное право, а остальные помогать ему в его хороших устремлениях и отвращать от плохих? Разве не император был олицетворением стойкости народа в дни недавней войны? Стал бы простой крестьянин отстаивать Отечество, если бы им управлял избранный на несколько лет временщик? И как подобный порядок вещей вяжется со Святым Писанием?
Хоть Муравьев считал себя человеком просвещенным, он с детства впитал в себя христианские ценности, а в них есть слова об избранности, но нет – об избираемости.
И все-таки насколько приятно было когда-то мечтать о царстве свободы и разума!
Или – лучше о смугловатой прелестнице? Дон Карлос все равно дремлет рядышком под мерное покачивание экипажа.
Помечтать не удалось. Уже близко показались возделываемые поля. Черные фигурки копошились на них, словно муравьи, а между ними сновало несколько всадников. Даже вглядываться не требовалось: всадники наблюдали за работой. Вот один из них явно остался чем-то недоволен, вскинул руку и огрел провинившегося не то плетью, не то бичом. Тут уж расстояние давало пищу для домыслов, хотя велика ли разница?
Появление отряда немедленно привлекло внимание всадников. Черные рабы распрямились было, но немедленно засуетились вновь. Кто бы ни проезжал, уделом двуногой собственности хозяина был лишь труд. У плантатора всегда есть много средств убедить в своей правоте даже самых нерадивых.
Один из всадников нарочито неторопливой рысью направился наперерез двигающемуся отряду.
Дон Карлос очнулся, почувствовав, что в нем сейчас появится нужда. Николай уже кое-как умел говорить по-испански, но объявившийся рабовладелец вполне мог не знать этого языка.
В самом деле, всадник что-то пролаял на английском. Самое удивительное состояло в том, что на казаков и ехавшего в коляске Муравьева он при этом смотрел свысока, словно был заведомо сильнее. Или же это говорило, что проезжавшие нарушили все мыслимые и немыслимые законы.
– Что он говорит? – В ответ капитану поневоле пришлось напустить на себя еще более высокомерный вид.
Ему не раз и не два доводилось встречаться с наглецами всех сортов, просто в некоторых случаях неписаные правила общества заставляли не реагировать на это, зато в иных требовали немедленно потребовать сатисфакцию.
Тут был третий случай. Муравьев выступал не как частное лицо, а как представитель наместника и самого государя. Соответственно, итог для всадника мог быть весьма плачевным.
– Он говорит, будто мы вторглись в частные владения, – хмыкнул дон Карлос.
– Передайте ему, что здесь – земли русского императора, а я его представитель. И все прочие владельцы обязаны слушаться любых моих распоряжений, – нарочито небрежно заявил Николай.