Дни черного солнца - читать онлайн книгу. Автор: Н. К. Джемисин cтр.№ 38

Он наморщил лоб:

— А ты как думала? Я же любил ее! Но… — Он тяжело вздохнул, наклонился и прижался лбом к моему лбу. — Я ведь и его когда-то любил.

Я взяла в ладони его лицо, желая и не умея утешить его. Такие вот семейные сложности между отцом и сыном. Пусть их Солнышко разгребает… если только мы его разыщем когда-нибудь.

Было, однако, кое-что, что я могла сделать. Я сказала ему:

— Я останусь с тобой.

Он вздрогнул, отстранился и уставился на меня. Он, конечно, понял, что я имею в виду. Он спросил, помолчав:

— Ты уверена?

Я чуть не расхохоталась. Меня колотила дрожь, и не только от пережитого испуга.

— Нет, — честно ответила я. — И не думаю, что когда-нибудь буду. Я просто… Я знаю, что для меня самое важное.

Я все-таки засмеялась, сообразив наконец, что именно Солнышко помог мне решиться — этим своим чудовищным поцелуем и вызывающими речами. А еще я любила Сумасброда. И хотела быть с ним, пусть даже это означало конец всей той жизни, которую я так долго и усердно себе устраивала. Конец всей моей независимости. Любовь, помимо прочего, означала готовность идти на уступки. Полагаю, этого Солнышко не был способен уразуметь.

Сумасброд торжественно кивнул, принимая мое решение. Он не стал улыбаться, и мне это понравилось. Думаю, он понимал, чего мне стоил мой выбор.

Немного помедлив, он вздохнул и обернулся к Китр; последние пять минут та старательно обходила нас взглядом, предпочитая созерцать улицу.

— Зови всех в дом, — сказал он ей. — Не нравится мне все это. Обычный писец не смог бы от нас спрятаться! — Он оглянулся туда, где мостовая была замарана кровью. — И еще я нигде не чувствую отца. Вот это мне особенно не нравится…

— И я не чувствую, — сказала Китр. — Иные среди нас обладают способностью скрывать его, но с чего бы им? Вот если только…

Она посмотрела на меня, единственным взглядом успев и оценить и отвергнуть.

— Ты полагаешь, это может быть как-то связано с Роул? Твоя смертная нашла ее тело, но с чем это может быть связано?

— Я не знаю, но…

— Погодите. Что-то там…

Голос прозвучал по ту сторону улицы. Я нашла глазами говорившую и увидела Сумасбродову женщину-писца. Она стояла, задрав голову, и рассматривала здания вокруг. Она держала в руках листок бумаги. По углам его красовались отдельные сигилы, а посередине — три ряда слов божественного языка. Пока я смотрела, одно слово и сигила в правом верхнем углу начали разгораться ярче. Писец, знавшая, что это значило, ахнула и попятилась на несколько шагов. Лица ее я не могла различить, поскольку на нем не было начертано божественных знаков, но в голосе слышался ужас.

— Боги, боги, я это знала! Смотрите! Смотрите все…

И тут на улице разразилась Преисподняя…

Нет, не Преисподняя. Просто повсюду начали возникать дыры.

Они появлялись вокруг нас со звуком рвущейся бумаги — абсолютно ровные круги непроглядной тьмы. Иные — на земле, другие — на стенах домов, некоторые попросту висели в воздухе без опоры. Одна распахнулась прямо под ногами писца, почти в тот самый миг, как она выговорила последнее слово. Закричать она не успела — провалилась и исчезла. Еще одна дыра настигла Китр, когда та бросилась к Сумасброду. Она возникла перед ней, когда та делала шаг, и богини не стало. Борзая выругалась по-мекатски и умудрилась обогнуть дыру, открывшуюся на пути, но еще одна дыра повисла сверху. Я видела, как гладкая шерстка борзой поднялась дыбом. Собаку оторвало от земли, втягивая в дыру. Она взвизгнула и пропала.

Я не успела даже пошевелиться — Сумасброд внезапно отшвырнул меня, направляя к домашней двери. Я споткнулась о высокий порог, оглянулась, хотела что-то сказать… И увидела, как за спиной у него разверзлась дыра. Я почувствовала ее затягивающую силу, меня и саму бросило на шаг вперед.

Нет!.. Я вцепилась в узорчатую ручку двери, уперлась и вытянула руку с посохом в надежде, что Сумасброд сумеет за него ухватиться. Оскалив зубы и вытаращив глаза, он сопротивлялся, пытаясь дотянуться… Я слышала перезвон колокольчиков, но еле-еле, — похоже, дыра втягивала даже звук.

Его губы обозначили какие-то уже не слышимые слова. Он заскрипел зубами, и его голос прозвучал непосредственно у меня в голове — боги это умели.

«СКОРЕЙ ВНУТРЬ!»

И тотчас же его унесло спиной вперед, как если бы незримая рука ухватила его поперек тела и со страшной силой рванула.

Дыра захлопнулась и исчезла, и с ней Сумасброд.

Задыхаясь, я сражалась с дверной ручкой. Ладони так вспотели, что не смогли удержать посоха, и тот брякнул о землю. Я больше не слышала на улице ничьих голосов. Я осталась одна. Только дыры висели кругом — чернее, чем мрак слепоты.

Потом я все-таки сумела открыть дверь и вбежала в дом, прочь от этих ужасных дыр, туда, где царила привычная, чистая и пустая тьма. В ней тоже таились опасности, но они были мне, по крайней мере, знакомы…

Я успела сделать ровно три шага. Позади словно разорвалась бумага. Воздух лопнул, и я куда-то улетела спиной вперед, провожаемая звуком наподобие дрожащего звона металлического гонга…

Последнее время я видела очень живые и яркие сны. Они показывали мне, что могло случиться, и все же… Я кое-что помнила…

В том сне я рисую картину. Но стоит мне погрузиться в краски неба, дальних гор и грибов, которые кажутся выше гор, — этот мир, он живой, он полон странных растений, я почти могу обонять испарения, витающие в его чуждом воздухе… — и тут дверь в мою комнату открывается. Входит мама.

— Ты что делаешь? — спрашивает она.

И, хотя душой я пребываю по-прежнему там, среди гор и грибов, выбора у меня нет — приходится возвращаться в этот мир, где я — нежно опекаемая слепая девочка, чья мама отлично знает, что для меня лучше, и если я в этом с ней не соглашаюсь, то только по неразумию.

— Рисую, — говорю я, хотя что тут, кажется, объяснять.

Я жду, что вот сейчас последует нотация, и мышцы на животе напрягаются помимо воли, словно я собралась защищаться. Но мама только вздыхает, подходит ко мне и кладет свою руку на мою, чтобы я знала, где она стоит. Она долго молчит, и я гадаю, на что она смотрит, — на рисунок? Я прикусываю нижнюю губу, не смея надеяться и все же надеясь: может, она все-таки пытается понять, зачем я делаю это? Она никогда напрямую не запрещала мне рисовать, но я чувствую ее неодобрение: от него у меня на языке густая кислятина, словно от плесневелого винограда. Раньше она делала и словесные намеки: мол, если уж рисовать, то что-нибудь полезное и красивое. Что-нибудь такое, от чего зрители не будут впадать в часовой транс. Что-нибудь, что не привлечет зоркого глаза жрецов. Что-нибудь безопасное…

Сегодня она ничего не говорит. Лишь гладит меня по голове, по заплетенным в косички волосам, и наконец я понимаю, что она думает не обо мне и подавно не о моем рисовании.