– Цири, – ответил за нее Геральт, беззвучно
появляясь из мрака. Эскель обернулся. Резко, быстро, не произнеся ни слова.
Ведьмаки обхватили друг друга, крепко, сильно сплелись руками. На мгновение, не
больше.
– Жив, Волк.
– Жив.
– Ну славно. – Эскель вынул лучину из
держателя. – Пошли. Я закрою внутренние ворота, тепло уходит.
Они пошли по коридору. Крысы были и тут, бегали вдоль стен,
попискивали в темных провалах боковых проходов, прыскали из неверного круга
света, отбрасываемого факелом-лучиной. Цири семенила, стараясь не отставать от
мужчин.
– Кто зимует, Эскель? Кроме Весемира.
– Ламберт и Койон.
Они спустились по скользким крутым ступеням. Внизу был виден
отсвет. Цири услышала голоса, почувствовала запах дыма.
Огромный холл освещало бушующее в гигантском камине пламя, с
гулом рвущееся в пасть уходящей вверх трубы. В центре холла стоял большой
тяжелый стол. За таким столом могло разместиться никак не меньше десяти
человек. Но сидело только трое. Три человека. «Три ведьмака», – мысленно
поправилась Цири. Она видела только их силуэты на фоне огня, полыхавшего в
камине.
– Привет, Волк, мы ждали тебя.
– Привет, Весемир. Привет, парни. Приятно снова
оказаться дома.
– Кого это ты привел?
Геральт минуту помолчал, потом положил руку на плечо Цири,
легонько подтолкнул ее вперед. Она шла неловко, робко, спотыкаясь и сутулясь,
наклонив голову. «Я боюсь, – подумала она. – Я ужасненько боюсь.
Когда Геральт меня нашел и взял с собой, я думала, что страх уже не вернется,
что уже все позади… И вот, вместо того чтобы быть дома, я оказалась в этом
страшном, темном, разваливающемся замке, забитом крысами и полном кошмарными
эхо… Я снова стою перед пурпурной стеной огня. Вижу грозные черные фигуры, вижу
уставившиеся на меня злые, неестественно блестящие глаза…
– Кто этот ребенок, Волк? Кто эта девочка?
– Она мое… – Геральт осекся. Она почувствовала на
плечах его сильные, твердые руки. И неожиданно страх исчез. Пропал без следа.
Пурпурный, рвущийся вверх огонь излучал тепло. Только тепло. Черные силуэты
были силуэтами друзей. Покровителей. Блестящие глаза выражали любопытство.
Заботу. И беспокойство…
Руки Геральта стиснули ей плечи.
– Она – наше Предназначение.
Глава 2
Воистину, нет ничего более отвратного, нежели монстры оные,
натуре противные, ведьмаками именуемые, ибо суть они плоды мерзопакостного
волшебства и диавольства. Это есть мерзавцы без достоинства, совести и чести,
истинные исчадия адовы, токмо к убиениям приспособленные. Нет таким, како оне,
места меж людьми почтенными.
А их Каэр Морхен, где оные бесчестники гнездятся, где
мерзкие свои дела обделывают, стерт должен быть с лона земли и след по нему
солью и селитрой посыпан.
Аноним. «Монструм, или Ведьмака описание»
Нетерпимость и зазнайство всегда были присущи глупцам и
никогда, думается, до конца искоренены не будут, ибо они столь же вечны, сколь
и сама глупость. Там, где ныне возвышаются горы, когда-нибудь разольются моря,
там, где ныне пенятся волны морские, когда-нибудь раскинутся пустыни. А
глупость останется глупостью.
Никодемус де Боот. «Рассуждения о жизни, счастье и
благополучии»
Трисс Меригольд дохнула на озябшие руки, пошевелила пальцами
и пробормотала магическую формулу. Ее конь, буланый мерин, тут же отреагировал
на заклинание, фыркнул и повернул морду, косясь на чародейку слезящимися от
холода и ветра глазами.
– У тебя два выхода, старик, – сказала Трисс,
натягивая перчатки. – Либо ты приспособишься к магии, либо я продам тебя
кметам под плуг.
Мерин застриг ушами, пустил струи пара из ноздрей и послушно
двинулся вниз по лесистому склону. Чародейка наклонилась в седле, уворачиваясь
от ударов заиндевелых веток.
Заклинание подействовало быстро, она перестала ощущать уколы
озноба в локтях и на затылке, исчезло неприятное ощущение холода, заставлявшее
сутулиться и втягивать голову в плечи. Волшебство, разогрев ее, приглушило и
голод, вот уже несколько часов сосущий под ложечкой. Трисс повеселела, уселась
поудобнее в седле и принялась внимательнее, чем раньше, рассматривать
окрестности.
После того как она свернула с дороги, направление ей
указывала белесо-серая стена гор. Покрытые снегом вершины поблескивали золотом
в те редкие минуты, когда солнце пробивалось сквозь тучи: чаще всего утром и
перед самым закатом. Сейчас, когда горная цепь была почти рядом, приходилось
быть внимательнее. Окрестности Каэр Морхена славились своей дикостью и
недоступностью, а выщербину в гранитной стене, которой следовало
руководствоваться, непривычный глаз мог обнаружить с большим трудом. Стоило
свернуть в одно из многочисленных ущелий, чтобы потерять ее из виду. Даже она,
зная дорогу и помня, где искать перевал, не могла позволить себе отвлечься.
Лес кончился. Перед чародейкой раскинулась широкая, усеянная
галькой долина, упирающаяся в обрывистые склоны. По середине долины бежала
Гвенллех, Река Белых Камней, бурля пеной меж камней и принесенных потоком
стволов. Здесь, в верхнем течении, Гвенллех была всего лишь мелким, хоть и
широким ручьем, и ее легко можно было пройти вброд. Ниже, в Каэдвене, в среднем
течении, река образовывала непреодолимое препятствие – она с ревом мчалась в
глубоких провалах.
Мерин, ступив в воду, ускорил шаг, явно стремясь поскорее
добрести до противоположного берега. Трисс слегка придержала его – ручей был
мелкий: едва доходил коню до бабок, но камни на дне были скользкие, а течение
быстрое и бурунное. Вода бурлила и пенилась вокруг ног лошади.
Чародейка глянула на небо. Усиливающийся холод и ветер
здесь, в горах, предвещали пургу, а перспектива провести очередную ночь в гроте
либо в каменной расщелине не очень-то привлекала. Конечно, она могла бы, в
случае крайней нужды, продолжать путь даже в пургу, могла распознавать дорогу
телепатически, могла с помощью магии укрепить себя против холода. Могла, если б
это было необходимо. Но такой необходимости она не видела.
К счастью, Каэр Морхен был уже близко. Трисс заставила
мерина забраться на пологую осыпь – огромную каменную призму, омытую ледниками
и потоками воды, – въехала в плоский проход меж скальными блоками. Стены
ущелья вздымались отвесно, и казалось, встречались высоко наверху, разделенные
лишь узким штришком неба. Стало теплее, потому что ветер, воющий над скалами,
уже не доставал, не хлестал и не кусал ее.