— Но не с моих слов.
Лэм откинулся на спинку стула.
— Значит, пора узнать, откуда ему все известно. Вы утверждаете, что ничего не говорили ни ему, ни кому-либо другому. В таком случае поедем и спросим его, откуда он все знает. Вы будете сопровождать нас.
Они отправились на Лейн в полицейской машине, за рулем сидел констебль Мэй. Неподалеку от Дипсайда Грант резко спросил:
— Если вы намерены арестовать меня, можно мне взять кое-какие вещи?
Лэм надолго задумался. Он мог ответить: «С чего вы взяли?», а мог сказать: «За вещами мы заедем на обратном пути». Но никто не понял, почему он ответил по-другому:
— Хорошо.
Мисс Мод Силвер впоследствии назвала этот поступок вмешательством провидения.
Они повернули к дому и услышали отчаянный лай Брамбла, запертого в кухне. Едва констебль остановил машину и выключил двигатель, Грант услышал вопль Сисели. Три двери распахнулись рывком, четверо мужчин вбежали в дом: Грант и Фрэнк — потому что услышали крик, Лэм — вслед за Грантом, а констебль — потому что он привык бежать вслед за остальными.
Крики доносились из кабинета. Едва Грант приблизился к двери, навстречу ему выбежала Сисели. Она бросилась прямо в объятия Гранта Хатауэя, он крепко прижал ее к себе. Фрэнк Эбботт увидел сережку, лежащую на полу — там, где ее выронила Сисели, а потом упавшего на колени Марка Харлоу. Он рухнул вместе со стулом, который намеревался бросить в Сисели. Лицо Марка было залито чернилами и кровью, он беспомощно хватался за воздух.
Фрэнк бросился к нему. Лэм на секунду застыл на пороге. Он услышал слова задыхающейся Сисели: «Он убил их обеих и пытался убить меня!» Взгляд Лэма уперся в сережку, затем в Марка Харлоу, который уже поднялся, опираясь на стол, и пытался стереть с лица кровь и чернила. Лэм, тщательно обдумав происходящее, спросил: «Что тут происходит?» — и перешел прямо к обвинениям.
Марк Харлоу слышал их невнятно, как далекий вой ветра. Кровь шумела у него в ушах, от боли кружилась голова. До него доносились обрывки: «…любые ваши слова… могут быть истолкованы…»
Протерев глаза, он в ужасе уставился на Лэма.
— Ну и что? Все уже сказано, — и он проклял Сисели и свое невезение. Будь здесь Луиза Роджерз, она узнала бы и голос, и брань.
— Итак, я вас предупредил, — продолжал Лэм. — Миссис Хатауэй говорит, что вы пытались убить ее. Что вы можете сказать об этом? И о Луизе Роджерз? Или о Мэри Стоукс?
— Да, я убил их, — ответил Марк Харлоу. — Мне крышка. С невезением не поспоришь.
Глава 38
Они уехали, взяв у Сисели показания. Прошло полчаса с тех пор, как вдалеке затих шум машины, увозящей в Лентон полицейских и Марка Харлоу в наручниках. Старший инспектор сидел впереди, рядом с констеблем Мэем.
Жизнь в доме постепенно входила в привычную колею: охрипшего от лая Брамбла выпустили из кухни, Грант снял плащ, Сисели приготовила чай. Чем скорее займешься привычными делами, тем быстрее забудется кошмар. Они сидели в кабинете, перед камином, шторы были плотно задернуты. Сисели сама задернула их. Если бы она сегодня подошла к дому и заглянула в окно кабинета, то не увидела бы ничего.
Полицейские увезли кольцо вечности, Грант собрал с пола осколки стекла. По ковру растеклось чернильное пятно — высохнув, оно станет почти незаметным. Чернильницу наполнили чернилами. Она не разбилась — от нее только отлетело несколько осколков.
Сисели с наслаждением пила горячий чай. Говорить ей не хотелось. Вскоре она встанет и пойдет мыть посуду, но не сейчас. В камине уютно потрескивал огонь. Брамбл лежал, уткнув нос в передние лапы. Грант откинулся в кресле, подложив под голову коричневую расшитую подушку. Постепенно забывая об опасности, он переполнялся отвращением к коричневой ткани. К любой ткани, и к коричневой в особенности. Ее ценят за практичность, но она выглядит грязной, даже если она чистая, и наоборот.
Медленными, размеренными движениями Сисели начала убирать в кабинете. Обоям было не меньше тридцати лет — синие и бурые хризантемы на грязноватом фоне. Сисели мысленно решила заменить их кремовыми и выбрать новые шторы — зеленые или бледно-розовые, когда Грант вдруг открыл глаза и спросил:
— Хочешь поговорить?
— Нет, — сказала Сисели.
Он потянулся и сел.
— Все равно придется.
Она покачала головой.
Он отодвинул чайный столик, сел прямо, положил руки на подлокотники и посмотрел на нее в упор.
— Мы должны поговорить, Сисели. Лучше разобраться со всем сразу. Ты уехала к родителям второпях, ничего не объяснив. Может, все-таки выясним, что произошло?
Она опять покачала головой. Презрение, копившееся несколько месяцев, вспыхнуло в ней и вызвало тошноту. Когда она думала, что Гранта арестуют, Марк убьет ее, а Гранта повесят, ей не было дела до того, что произошло между ней и мужем. Это случилось в другом мире, в другой жизни, потерявшей свое значение. Она покачала головой.
Голос Гранта стал твердым.
— Придется. Я хочу знать, с чего все началось. Мы были счастливы, и вдруг ты уехала, заявила, что я женился на тебе только ради денег и ты меня раскусила. И теперь я хочу знать, с чего это тебе взбрело в голову.
Сисели тоже села. В камине еще догорал огонь.
— Не делай вид, будто ты ничего не понимаешь!
— Я действительно ничего не понимаю. Объяснись.
— Грант, ты же сам, своими руками отдал мне то письмо!
— Какое письмо?
— От твоей кузины Филлис Шоу, с которой вы вместе росли. Ты сказал: «Вот письмо от Фил, если повезет, они будут дома к Рождеству. Она славная, ты ее полюбишь». Ты открыл правый ящик стола, порылся в нем, вынул письмо и отдал его мне. А потом ушел.
Грант кивнул.
— Да, я уехал на встречу с Джеймсом Рони. А когда вернулся, узнал, что ты ушла и оставила записку о разводе. Ты отказалась видеться со мной, не отвечала на письма и вообще вела себя странно.
Глаза Сисели блеснули.
— Вовсе не странно!
— А мне так показалось. Может, все-таки объяснишь, в чем дело?
— А ты не помнишь, что было в том письме? — В ее голосе зазвенело негодование.
— Не припомню ничего, что могло оскорбить тебя.
— Какая у тебя короткая память!
Грант по-прежнему сидел неподвижно, покачивая ногой. Но голос его стал резче.
— Я действительно не могу вспомнить ничего особенного. Если я что-нибудь упустил, будь любезна напомнить мне.
— Ты правда ничего не помнишь?
— Возможно, я невнимательно прочел письмо. Посуди, разве я стал бы показывать его тебе, будь в письме что-нибудь оскорбительное? А теперь говори, что там было.