Пламя костра рванулось вверх, рассыпая искры и заливая то,
что осталось от пастушьего шалаша, волной золотого света. Будто послушный
приказам Гиселера, огонь высветил лицо девочки словно бы для того, чтобы можно
было легче прочесть на нем ложь и фальшь. «Ведь я не могу открыть им
правды, – с отчаянием подумала Цири. – Это разбойники, убийцы. Если
они узнают правду о нильфгаардцах, о том, что ловчие поймали меня ради награды,
то и сами могут эту награду захотеть. Кроме того, правда слишком…
неправдоподобна, чтобы в нее поверить».
– Мы вывезли тебя из поселка, – медленно продолжал
главарь. – Взяли сюда, в одно из наших убежищ. Дали поесть. Ты сидишь за
нашим костром. Так говори же, кто ты такая?
– Отстань от нее, – вдруг бросила Мистле. –
Гляжу я на тебя и сразу вижу нисара, ловчего или одного из нильфгаардских
сволочей. И чувствую себя как на допросе, привязанной к пыточной скамье палача
в подвале!
– Мистле права, – проговорил светловолосый парень,
носивший полукожушок. Цири вздрогнула, услышав его акцент. – Девочка явно
не хочет говорить, кто она, и имеет на это право. Я, когда к вам присоединился,
тоже был неразговорчив. Не хотел, чтобы вы узнали во мне одного из
нильфгаардских… сволочей…
– Прекрати, Рееф! – махнул рукой Гиселер. –
Ты – другое дело. А ты, Мистле, перебрала! Это никакой не допрос. Просто я хочу
услышать, кто она такая и откуда. Как только узнаю, укажу ей дорогу домой, вот
и все. А как это сделать, если я не знаю…
– Ты вообще ничего не знаешь, – отвела глаза
Мистле. – Даже есть ли у нее дом. А я вот думаю – нету. Ловчие схватили ее
на большаке, когда она была одна. Типичные повадки трусов. Если велишь
отправить ее куда глаза глядят, она в одиночку в горах не выживет. Разорвут ее
волки или помрет с голоду.
– Что же с ней делать? – сказал юношеским басом
коренастый, тыча палкой в горящие поленья. – Доставить поближе к
какой-нибудь деревушке?
– Прекрасная мысль, Ассе, – усмехнулась
Мистле. – Кметов не знаете? Им вечно недостает рабочих рук. Загонят девку
скот пасти, предварительно сломав ей ногу, чтобы не сбежала. Ночами она будет
ничьей, а стало быть, общей собственностью. Будет расплачиваться за жратву и
крышу над головой, знаешь, какой монетой. А весной станет метаться в родильной
горячке, рожая чьего-нибудь ребенка в грязном хлеве.
– Если у нее будет конь и меч, – медленно процедил
Гиселер, все еще глядя на Цири, – то не хотелось бы мне оказаться на месте
того, кто захочет переломить ей ногу или сотворить ублюдка. Видели, какую
пляску она затеяла в корчме с ловчим, которого потом прикончила Мистле? Он по
воздуху колотил, а она отплясывала как ни в чем не бывало… Да, по правде-то
меня мало интересует ее имя, а вот где она выучилась таким штучкам, хотелось бы
знать…
– Штучки ее не спасут, – неожиданно проговорила
Искра, точившая меч. – Она умеет только плясать. Чтобы выжить, надо уметь
убивать, а этого она не сможет.
– Пожалуй, сможет, – вступился Кайлей. –
Когда в деревне рубанула по шее того парня, кровь свистнула на полсажени…
– А сама чуть в обморок не грохнулась, – фыркнула
эльфка.
– Она же еще ребенок, – вставила Мистле. – Я
догадываюсь, кто она такая и где научилась своим фортелям. Мне доводилось
встречать таких. Это танцорка или акробатка из какой-нибудь бродячей труппы.
– С каких пор, – поморщилась Искра, – нас
стали интересовать танцорки и акробатки? Черт побери, скоро полночь, спать
хочу. Давайте кончать пустую болтовню. Надо выспаться и отдохнуть, чтобы завтра
к вечеру быть в Кузне. Надеюсь, вы еще не забыли, что тамошний солтыс выдал
Кайлея нисарам и теперь вся их зачуханная деревушка должна узнать, что такое
красная ночь! А девочка? У нее есть конь и есть меч. Она их честно заработала.
Дадим ей немного едова и денег. За то, что спасла Кайлея. И пусть едет, куда
хочет, сама о себе позаботится…
– Хорошо, – сквозь зубы процедила Цири, вставая.
Наступила тишина, прерываемая только потрескиванием костра.
Крысы с любопытством смотрели на нее.
– Хорошо, – повторила она, удивляясь, как
по-чужому прозвучал ее голос. – Вы мне не нужны, я не просила… И вовсе не
хочу оставаться с вами! Уеду сей же час…
– А ты, я гляжу, не немая, – угрюмо заметил
Гиселер. – Умеешь говорить, да еще и нагло.
– Гляньте на ее глаза, – фыркнула Искра. –
Гляньте, как она голову держит. Хищная пташка! Юная соколица!
– Собираешься уехать? – сказал Кайлей. – А
куда, позволь спросить?
– Вам-то какое дело? – крикнула Цири, и глаза ее
загорелись зеленым огнем. – Я вас спрашивала, куда вы едете? Меня это не
интересует! И вы меня тоже не интересуете! Вы мне не нужны. Я сумею… Я
справлюсь сама! Одна!
– Одна? – повторила Мистле, странно улыбаясь.
Цири умолкла, опустив голову. Крысы тоже молчали.
– Сейчас ночь, – наконец сказал Гиселер. –
Ночью в одиночку не ездят, дева. Тот, кто ездит в одиночку, должен погибнуть.
Там, около лошадей, валяются попона и шкуры. Выбери что-нибудь. Ночью в горах
холодно. Что уставилась? Погаси свои зеленые фонарики! Приготовь лежанку и спи.
Тебе надо отдохнуть.
Немного подумав, Цири послушалась, а когда вернулась, волоча
за собой попону и одну из шкур, Крысы уже не сидели, а стояли полукругом у
костра, и красные огоньки пламени играли в их глазах.
– Мы – Крысы Пограничья, – гордо проговорил
Гиселер. – За версту чуем добычу. Нам не страшны ловушки. И нет на свете
ничего, чего бы мы не разгрызли. Мы – Крысы. Подойди сюда, девочка.
Цири подошла.
– У тебя нет ничего, – сказал Гиселер, вручая ей
украшенный серебром пояс. – Возьми хотя бы это.
– У тебя нет ничего и никого, – улыбнувшись,
проговорила Мистле, накинула ей на плечи зеленый атласный кафтанчик и сунула в
руки вышитую мережкой блузку.
– У тебя нет ничего, – буркнул Кайлей, и подарком
от него был кинжальчик в ножнах, искрящихся дорогими камнями. – У тебя нет
никого. Ты одинока.
– У тебя нет никого, – повторил за ним Ассе. Цири
приняла дорогую перевязь.
– У тебя нет близких, – проговорил с
нильфгаардским акцентом Рееф, вручая ей пару перчаток из мягчайшей кожи. –
У тебя нет близких и…