Тем временем отношения между Россией и Англией обострились
настолько, что Уитворту пришлось покинуть Петербург. Следом уехала из России и
его возлюбленная. Но маховик заговора уже начал раскачиваться, и отсутствие или
присутствие этой пары более не влияло на ход дела. Даже если первым, идею
переворота высказали Уитворт и Ольга Александровна, теперь заговор опирался не
на них и не на английские деньги.
Зубовы были достаточно богаты… Переворот 11 марта ясно
доказал это. Насколько было известно Каразину, Ольга Александровна была в это
время в Берлине. Бедная графиня Толстая, не имея никакой надежды на взаимность,
по слухам, тоже скиталась где-то по европейским столицам, изнемогая от любви к
красавцу-лорду. Да бог с ней, с Толстой. По тем же слухам, Ольга Александровна
собиралась в Лондон. Может ли быть так, чтобы она решилась ни с того ни с сего
воротиться в Петербург, причем инкогнито?
“Да нет, — одернул себя князь Каразин, — что за чепуха! Ну
не может, Никак не может Ольга Александровна оказаться сейчас в Петербурге!
Появись она здесь, об этом уже знал бы весь город. Вот именно. Теперь, когда ее
братья в числе героев переворота… Ольга Александровна подняла бы такой шум
вокруг своего возвращения! Глупый мальчишка явно что-то напутал, а я, дурак
старый, готов повторить его ошибку”.
Он огляделся — и чуть не выругался вслух. “Глупого
мальчишки” рядом не было.
Вот те на! Куда он подевался? Что случилось?!
Март 1801 года.
Двор, запертый в Михайловском замке, охранявшемся наподобие
средневековой крепости, тем временем влачил скучное и однообразное
существование. Поместив свою признанную любовницу, княгиню Гагарину, и
непризнанную, мадам Шевалье, здесь же, император уже не выезжал из дворца, как
это он делал прежде. Даже его верховые прогулки ограничивались так называемым
третьим Летним садом, куда, кроме самого Павла, императрицы и ближних лиц
свиты, никто не допускался. Аллеи этого парка или сада постоянно очищались от
снега, но все-таки были тесными и неудобными. Во время одной из таких прогулок
(это было именно 11 марта) Павел вдруг остановил коня и, оборотись к
шталмейстеру Муханову, оказавшемуся рядом, взволнованно сказал:
— Мне кажется, я задыхаюсь, мне не хватает воздуха! Я
чувствую, что умираю. Неужели они все-таки задушат меня?
Оторопевший при виде его безумных, остекленевших глаз,
Муханов пробормотал:
— Государь, это, вероятно, действие оттепели.
— Какая еще оттепель? — раздраженно воскликнул Павел. — Вот
послушайте, какой я видел нынче сон! Снилось мне, будто какие-то люди в масках
долго втискивали меня в парчовый, тесный кафтан. Было это столь мучительно, что
я едва не кричал от боли.
— Сон есть сон, — рассудительно сказал прозаичный Муханов. —
Я снам не верю как человек просвещенный. Все это бабушкины сказки, а душно — к
оттепели.
Император более ничего не сказал своему разумному и
просвещенному шталмейстеру, только головой покачал, и его неприветливое лицо
сделалось еще более сумрачным. Так в молчании и возвратились во дворец.
В тот вечер в замке был дан концерт, а потом ужин. Госпожа
Шевалье в малиновом “мальтийском” платье пела, однако император, против
обыкновения, обращал не много внимания на ее рулады. Он пребывал в самом худшем
своем настроении. Императрица тоже казалась обеспокоенной. Великий князь
Александр и его супруга Елизавета Алексеевна поглядывали на нее с тревогой, но
в то же время пытались скрыть свое настроение от государя.
Между концертом и ужином он вдруг удалился, не сказав никому
ни слова, и долго отсутствовал. Наконец воротился. Стал перед Марией Федоровной
и принялся смотреть на нее с насмешливой улыбкой, скрестив натруди руки и
тяжело дыша. Это служило у него признаком гнева, поэтому императрица мгновенно
встревожилась и сидела ни мертва ни жива, не смея слова сказать своему
неприятному и грозному супругу. Она с явным облегчением перевела дух, когда он
отошел, однако теперь настал черед дрожать великим князьям, перед которыми
Павел повторил все свои пугающие маневры. Затем он резко прошел в столовую.
Принц Евгений Вюртембергский, еще не привыкший к таким
“шуточкам”, испуганно спросил Шарлотту Ливен, присутствовавшую здесь же:
— Что это значит?
— Это не касается ни вас, ни меня, — сухо ответила она.
Сели за стол. Нынче вечером здесь царила гробовая тишина.
Обыкновенно Павел приказывал призвать шута Иванушку, который беззастенчиво
кривлялся: император капрал любил самые грубые, беззастенчивые шутки, не
чувствуя ни малейшей неловкости, когда Иванушка отпускал скабрезности и
сальности в присутствии дам. Однако несколько дней назад шут крепко
проштрафился, когда, желая развлечь общество, вдруг начал весело гадать, что от
кого родится.
От Марьи Федоровны должны были родиться ангелочки, крылышки,
салфеточки и прочая такая же дребедень. От великой княгини Елизаветы, нежной
красавицы, бутоньерки с цветами. Вообще в тот последний вечер во дворце
Иванушка был с дамами весьма галантен, против своего обыкновения. Это наскучило
императору. Вцепившись в ухо шуту так, что тот взвыл, Павел спросил:
— А от меня что родится?
— От тебя? — простонал шут, все еще кривясь от боли. — Кнуты
да розги, штрафные роты и шпицрутены, а еще тараканы да пауки восьминогие.
При этих словах все присутствующие невольно взглянули на
мальтийские кресты, украшающие одежду каждого. В них и впрямь было что-то
паучье. Даже странно, что никто не замечал этого раньше. Осмотрелся и Павел — и
явственно побледнел. Он сделал попытку содрать мальтийский орден с рукава и
груди, потом одумался и, с силой отшвырнув Иванушку, перекрестился. А потом
обрушил на шута всю силу своего гнева, в котором явственно сквозил ужас…
Да, раньше Иванушке сходило и не такое, однако в тот вечер
ему не повезло.
С тех пор за ужинами было тихо, невесело, но такой поистине
гробовой тишины, как в тот вечер, не было еще никогда…
По окончании трапезы великие князья и княжны хотели, по
обычаю, приложиться к руке императора, поблагодарить его, но он растолкал детей
и направился к выходу. Александр, неважно чувствовавший себя в последнее время
— то ли от волнения, то ли простудившийся в вечной сырости Михайловского замка,
— громко чихнул.
— Исполнения всех желаний, ваше высочество! — иронически
воскликнул император.
Александр невольно пошатнулся. Императрица отчего-то вдруг
громко заплакала. Император взглянул на нее, передернулся и, бросив фразу,
которой потом был придан особенный, роковой смысл: