— …ищи меня в некотором царстве, в некотором государстве, у
старца Серафима, — вновь докончил фразу Бесиков, так скучно кивая, словно
историю Алексееву слушал с превеликим трудом.
— Ну да, вроде того. И даже начала собирать вещички! —
воскликнул Алексей испуганно, словно бы вновь переживая те мгновения, когда
вдруг осознал: никогда в жизни не справиться ему с имением без тетушки!
Она все успевала, все видела разом, все про всех знала, всех
умела держать в ежовых рукавицах, так что даже самый ленивый из крепостных,
застарелый бобыль Тишка, которого никак не удавалось свести с пожилой девкой
Василисой — и жениться-то ему лень было! — ходил у нее по струночке и оброк
исправно платил, и недоимок по его вине за хозяйством не числилось.
Да у Алексея все работники поразбредутся: они ведь его
дружки-приятели с детства, не видят в нем барина — хозяина!
Как бы он ни чванился, все же что не обойтись без тетушкина
совета и твердой руки.
— Но все-таки, пусть и не сразу, мы поладили. Я отступился
от решения быть помещиком. Снова предоставил тетушке полную власть в имении.
Она же скрепя сердце согласилась отпустить меня в столицу…
— Скрепя сердце! — громко повторил Бесиков, воздев указательный
палец.
— Слыхали, господа?
“Господа”, в лице Варламова и Дзюганова, враз значительно
кивнули.
— …к дядюшке Петру Александровичу, — докончил Алексей.
— И вот он я тут.
— Туточки, — подхватил неугомонный Бесиков.
— И что же вы сделали первым делом, прибывши в северную
столицу?
Зачем дядюшку придушили? Нехорошо, молодой человек! Чем он
вам не угодил, что вы тотчас по приезде подушками его завалили, спящего, доступ
воздуху прекратив в пути дыхательные?
— Да еще небось сами сверху налегли всей тяжестью младой
плоти?
Ай-яй-яй! Неужто господин Талызин встретил вас неприветливо?
Неужто не стал скрывать, что начисто позабыл о приглашении,
сделанном чуть не два года назад, да и вообще — приглашал вас только в шутку,
желая сделать милый реверанс, оказать знак внимания, как это принято меж
воспитанными людьми, но на самом деле вовсе не имел намерений вешать себе на
шею деревенского увальня, от которого даже родная тетка готова была избавиться
любой ценой?
Алексей вытаращил глаза.
Этот Бесиков был истинный бесов сын. Все в его устах
получало некий извращенный смысл, чудилось, он на мир смотрел, нелепо
искорячась, промеж ног своих, как поступают деревенские суеверы, желая увидеть
домового.
Домового?
Алексей аж задохнулся от внезапной догадки.
Тот скрип двери и падение тяжелого стула… Он-то, дурень,
начал подозревать батюшку— домового, а выходило, что пока Алексей в недоумении
шастал по дому, здесь же находился и убийца Талызина, который только что расправился
со своей жертвой и пытался скрыться незамеченным!
Мертвый, удавленный дядюшка, конечно же, лежал в своей
спальне, в алькове, надежно скрытый задернутыми занавесями. Алексей
посовестился туда заглядывать, а загляни — увидал бы труп, смекнул, что дело
неладно, поднял бы тревогу и сейчас не стоял бы пень пнем перед этим…
Бесиковым…
А впрочем, еще неизвестно, как дело повернулось бы, загляни
Алексей в альков. Может быть, убийца тотчас же на него набросился бы.
Наверняка!
Вообще странно, что он не покусился на жизнь Алексея. И кто
знает, может быть, непременно покусился бы, когда б не появилась она. Выходило,
что она спасла жизнь Алексею, а не только…
Он ощутил, как вся кровь при этом воспоминании встрепенулась
и прихлынула к лицу. Конечно, он самым постыдным образом покраснел, конечно,
это не могло остаться не замеченным Бесиковым и, конечно, получило в его
толковании новый, противный правде смысл.
— Что? — Глаза-буравчики так и ввинчивались в Алексея.
— Что вы вспомнили? Говорите! Ну!
Но не сомневайтесь: в крепости из вас рано или поздно, так
или иначе выбьют признание в содеянном, однако собственное раскаяние крепко
облегчит вашу участь. Но имейте в виду: чем дольше вы будете запираться, тем
большие беды и неприятности навлечете на свою голову. Лично у меня нет никаких
сомнений ни в виновности вашей, ни в мотивах свершенного вами злодейства.
—А коли вы такой умный, что сами все наперед знаете, так
чего надо мной измываетесь? — зло перебил Алексей.
— Чего допросами мучаете? Отправьте в крепость — и дело с
концом!
Ничего, на вас свет клином не сошелся. Небось и в узилище
сыщется человек спокойный, понимающий, он не станет торопиться возводить ложные
обвинения на юношу, который ни сном ни духом…
— Кстати, о сне!
— Ну можете ли вы представить себе злодея, который задушил
бы родного дядюшку, как, по вашему уверению, это сделал я, а потом не
позаботился унести ноги, а улегся спать на диванчике в его кабинете.
— Уж, казалось, можно было бы предвидеть, что обвинения на
него падут! По крайности, позаботился бы о каких-то доказательствах своей
невиновности. Мог бы представить дело так, будто дядюшку удар хватил, ну, этот,
а-по-плек-си-ческий, что ли, — вспомнил Алексей недавно услышанное от того же
Бесикова словечко, — ну, вроде бы покойный своей смертью упокоился.
Можно было хоть подушки убрать от лица…
— А вы! почем знаете, что лицо его было закрыто подушками,
коли, как уверяете, не имеете к делу никакого касательства? — с неожиданным
проворством, опередив даже проныру Бесикова, подскочил со стула Варламов,
приблизив свое толстощекое лицо к лицу Алексея, вдобавок грозная тень Дзюганова
на него надвинулась, и Бесиков, конечно, в стороне не остался, и Алексей
почувствовал себя так, словно это его, а не бедного дядюшку задавили,“доступ воздуху
прекратив в пути дыхательные”.
— Позвольте! — пискнул он. — Откуда я знал? Так ведь вы же
сами мне об том сказали!
— Вот уж нет! — Бесиков даже ладонь вперед выставил.
— Я сказал лишь, что его завалили подушками, умертвив таким
образом, однако вполне могло статься, что затем убийцы убрали орудия убийства
от лица жертвы. Вы же, молодой человек, себя выдали, в точности описав, как
выглядел труп, когда он был обнаружен камердинером покойного, Феоктистом
Селиверстовым.
— Вот те на! — изумился Алексей. — Никакого Селиверста
Феоктистова…