Не думая о том, как она выглядит, о том, что пуховик будет
грязным, что нужно торопиться к Маше, Катя горько расплакалась, уткнув голову в
колени.
Такой и увидел ее Андрей Капитошин, возвращавшийся домой на
метро первый раз за последние три месяца и проклинавший на чем свет стоит
глухие московские пробки, о которых сообщил ему вездесущий Яндекс.
Глава 11
Эмма Григорьевна и Алла Прохоровна сидели в кафе, потягивая
невкусный зеленый чай. Одна не любила кофе, вторая слишком заботилась о своем
здоровье.
„С чего бы начать? – Шалимова пристально взглянула на
Эмму Григорьевну, поколебалась секунду. – Нужна она мне, нужна! Без нее
ничего не получится“.
Орлинкова широкой ладонью поправила и без того безупречную
прическу – гладкие блестящие волосы лежали ровно, волосок к волоску. Короткое
каре шло Эмме Григорьевне, придавало ей солидности и благородства, но Шалимова
вдруг представила ее с длинными распущенными волосами, и Орлинкова тут же превратилась
в простую бабу с самым обычным лицом. „Хороший парикмахер для женщины –
находка, я всегда это говорила!“
Она уже подготовила вступительную фразу, как вдруг Эмма
Григорьевна привстала со стула.
– Гляньте, Алла Прохоровна. Кто там стоит? Уж не Кочетова
ли?
Она ткнула пальцем в окно, и насторожившаяся Шалимова,
проследив за ее пальцем, увидела на противоположной стороне улицы Снежану,
которую держал под локоть какой-то тип. Девушка смотрела по сторонам, и лицо у
нее было напряженное. Белая челка торчала, как сено, из-под кокетливого берета,
и пару раз Кочетова нервным движением провела по ней пальцами, пытаясь придать
волосам приличный вид.
Мужик рядом с Кочетовой был на полторы головы ниже ее,
широкоплеч, коренаст, с кривыми ногами „колесом“ и неприятной физиономией.
– Ишь ты, ухарь какой, – пробормотала Орлинкова.
Алла Прохоровна мысленно согласилась с ней. Спутник Снежаны
и впрямь был ухарем.
– Какой-то он… уголовный, – поморщилась она,
глядя, как ухарь одергивает короткую, до пояса, кожаную куртку и снова берет
Кочетову под руку хозяйским жестом.
– Приблатненый молодой человек, – хмыкнула Эмма
Григорьевна. – Совсем не пара нашей красавице.
– Смотрите, смотрите, он ее ведет!
Спутник Снежаны, видимо, устал ждать и решительно повел ее
за собой прочь от дороги, и вскоре странная пара свернула за угол дома.
– Удивительно неподходящий для нее тип. –
Орлинкова махнула рукой, подзывая официантку. – К тому же мне казалось,
что Кочетовой интересен Таможенник.
– Мало ли, кто ей интересен, – глубокомысленно
возразила Шалимова в восторге от открывшейся возможности посплетничать.
Орлинкова крайне редко снисходила до обсуждения иных
вопросов, кроме рабочих, и потому Алла Прохоровна даже оставила на время мысли
о теме, которая заставила ее пригласить главного бухгалтера в кафе.
– Дети, дети, – добавила она, умиленно
улыбаясь. – Для нас с вами, Эмма Григорьевна, они совсем еще дети.
Орлинкова покосилась на нее, но заметила только:
– Вы ведь работали в школе, Алла Прохоровна?
– Завучем, – вздохнула та. – Признаться,
скучаю по тем временам. Конечно, деньги в школе смешные, но видеть внимательные
детские глаза – это такое счастье! И когда они слушают тебя, затаив дыхание, ты
понимаешь, как важен для них учитель. Мне не хватает их беготни, криков, их
любознательных вопросов…
Шалимова спохватилась, что слишком впала в
сентиментальность, и замолчала. Детей она возненавидела со второго месяца
работы в школе, и к тому моменту, когда уволилась, ее ненависть стала
устойчивой и постоянной. Дети были омерзительны. Они орали, бегали, выкрикивали
глупости и в массе своей были совершенно тупы. Она искренне недоумевала, почему
в школах отменили физические наказания. Алле Прохоровне, не имевшей своих чад и
так и не сходившей замуж, было очевидно, что детей любого возраста нужно
пороть, возможно, даже без причины, в профилактических целях. „С другой
стороны, для любого ребенка найдется причина, по которой его следует
выпороть“, – думала Шалимова, с ненавистью глядя на маленьких поганцев,
которых не интересовала география, а интересовали жвачки, велосипеды и прочая
чушь.
Правда, Алла Прохоровна и сама была абсолютно равнодушна к
собственному предмету. Что в ее глазах совершенно не извиняло школьников,
которых требовалось успокаивать по пять минут, прежде чем начать урок.
К концу ее преподавательского стажа сила белой ненависти,
исходящей от Аллы Прохоровны, была такова, что ученики чувствовали ее и
выстраивались по струнке. На уроках географии у Шалимовой была безупречная
дисциплина, чем она заслуженно гордилась. Ее боялись! „И правильно“, –
радовалась Алла Прохоровна, вслух не забывая упоминать о своей любви к
детишкам. Она чувствовала, что не все могут разделить ее искреннюю нелюбовь к
ним, а мнению общества Шалимова придавала большое значение.
– А я, признаюсь, не хочу детей, – сказала Эмма
Григорьевна с солдатской прямотой. – Никаких – ни своих, ни чужих. Они
меня раздражают.
Шалимова понимающе кивнула и пожалела, что ударилась в
трогательные воспоминания о беготне и детских глазах. Получалось, что бухгалтер
– из своих, с ней можно не притворяться.
– Раньше мы с мужем хотели ребенка, но больше так, для
порядка, – продолжала Орлинкова. – Вроде как семья без детей – это и
не семья вовсе. Но не получилось. А потом я подумала… И вот что поняла. Мы ведь
с вами лошади, Алла Прохоровна.
– Кто? – изумилась Шалимова.
– Лошади. Только не орловские рысаки, а тяжеловозы.
Тягловые такие клячи. Посмотрите на себя: вы и жнец, и швец, и на дуде игрец.
Все можете, за все беретесь. Надо будет – горы свернете для Кошелева.
Алла Прохоровна промычала что-то невнятное, что было
расценено Орлинковой как согласие.
– Вот и я такая же. Всю жизнь все тащу на себе. Как с
юности впряглась в телегу, так и волоку ее на своем хребте.
– Вы же замужем, – осмелилась вставить Шалимова.
– Замужем. А что муж? Я хоть с мужем кляча, хоть без
мужа. Еду надо приготовить – приготовила. Картина упала – дырку новую
просверлила. Стол привезли – собрала. Ремонт сделать – да пожалуйста. Если мой
супруг Иван Демидович заболеет, так он пластом лежит и только бульончика
куриного просит. А я за всю жизнь пару раз болела – один раз ногу сломала на
гололеде, второй раз спинной нерв защемила. И все. Все!
– Значит, вы счастливый здоровый человек, –
глубокомысленно заметила Алла Прохоровна.
В ответ Орлинкова горько усмехнулась.
– Здоровый, говорите? Как бы не так. К нашему с вами
возрасту хочешь не хочешь, а болячек наберешь! Вот и я набрала. Только что мне
с тех болячек? Хоть и корчусь, а все равно работаю. Давление у меня последний
месяц скачет так, что в ушах звенит.