Гладь озера в пасмурной мгле - читать онлайн книгу. Автор: Дина Рубина cтр.№ 116

— Я ухожу.

— Да, — сдалась старуха. — Только умоляю! А что было делать? Надо же было как-то остаться в Москве после института… А эта женщина…

— Ну, дальше! Они разведены?

— Нет. Но… нынче этой мерзавке понадобилось выходить замуж, и она подала на развод.

Она мерзавка не больше, чем он, подумала Нина, а вслух сказала:

— Стоп. Все ясно. Она разведется и выпишет его. Причем сделать это будет легко, стоит только доказать, что он не жил там никогда.

— Ну вот, видите, у вас и в самом деле неплохие мозги, — удовлетворенно заметила старуха.

— Спасибо. Так вот, насколько я разбираюсь в законах, с опекунством у вас ничего не выйдет. Ведь вы это имели в виду?

— Да, но какого дьявола?! — вскрикнула старуха. — Почему, хотела бы я знать?!

— Потому что Петя вам не сын, не внук, не сват и не брат. Он человек с улицы.

— Что!.. Как вы… смеете?! Петр Авдеевич мой старый друг! Он… он больше, чем внук, брат и сын, вместе взятые, он!.. Как вы смели так, походя, свысока… ничего не понимая в нем!

— Подождите. Будет вам лаву изрыгать, — Нина поморщилась. — Я объясняю вам ситуацию с точки зрения соответствующих учреждений. Надо попробовать…

Тут в ванной грохнул пустой таз, хлопнула дверь, прошаркали шаги в коридоре, и вошел Петя.

— Да. Так что по этому поводу говорил Достоевский? — спросила Нина, со спокойным интересом глядя на взъерошенную гневную старуху. — Вы и его знавали?

Анна Борисовна сверкнула глазами на Петю, а тот, разломив бублик и запихнув кусок за щеку так, что она натянулась, словно изнутри приставили дуло револьвера, сказал:

— И Достоевского, и Наполеона, и князя Игоря. — Плюхнулся в хлипкое кресло с продранной обивкой и, дожевывая бублик, неожиданно пустился ругать перевод романа в «Неве», напирая на то, что хорошего перевода ждать и не приходится, поскольку дельных переводчиков нынче нет.

Это в мой огород, поняла Нина, чем-то я его раздражаю. Минут десять она выслушивала его желчные рассуждения с доброжелательным лицом, внимательно глядя в убегающие от встречного взгляда глаза, потом спросила вежливо:

— А вы какими языками владеете, Петр Авдеевич?

— А я, собственно, русским языком владею, — живо и нервно ответил он. — И, смею вас уверить, этого достаточно, чтобы понять, как переведен роман — хорошо или дурно.

Нина так же вежливо промолчала, а Петя еще долго продолжал говорить — нервно, с непонятною обидой неизвестно на кого, и чем дольше говорил Петя, тем острее чувствовал насмешку в ее вежливом доброжелательном взгляде, а вопрос, заданный ею вскользь и невинно, чувствовал затылком, как чувствуешь ненадежно повешенную тяжелую полку над головой. И от этого он распалялся и нервничал все сильнее, и все сильней ощущалась возникшая исподволь неловкость.

Он типичный демагог, думала Нина, это его призвание, и все человечество сильно провинилось перед ним. Переводчики виноваты, что переводят, скульпторы — что лепят, актеры — что играют, архитекторы — что строят… Вот напасть — как человек ничего не умеет, так во всем понимает и всех учит…

…Молчит, не снисходит до спора, изящный производитель духовных ценностей, думал он раздраженно. Брезгует плебеем — такая благополучная, гладкая, воспитанная… Таких выращивают в спецшколах папы-профессора и мамы-кандидатки… А мы ведь одного поколения… Как раз когда я, голодный и не присмотренный, ждал мать с ночного дежурства на телефонной станции, эту ухоженную девочку домработница везла на урок испанского. Это же видно, это прет из каждого ее жеста — элитарность чертова. Должно быть, самое сильное потрясение в жизни — когда на третьем курсе в университете вытащили кошелек из сумочки…

Старуха выжидала. Она хотела, чтобы Петя выкипел наконец до донышка, как чайник, забытый на плите, и ушел восвояси, дал договорить. Ведь наверняка эта Нина — баба цепкая и толковая, должно быть, и ходы знает, а может, и знакомства имеет.

Чего он не уходит? Ведь собирался же с утра куда-то! Нет, все же ему нравится эта черненькая, только не признается никогда. Развалился в кресле и несет ахинею, поразить кого-то хочет. Может, и поразит…

А Петя все сидел и рассуждал — напористо и желчно, уже и второй бублик сжевал, а все не мог выговориться, хотя Нина и слушать перестала, смотрела в окно с подчеркнуто скучающим видом.

Неизвестно, сколько еще продолжался бы этот тягостный для всех монолог, но Петя вдруг наткнулся взглядом на бюст Добролюбова в углу. Он умолк на полуслове, выпрямился в кресле и несколько секунд только губами пытался выговорить:

— Кто?!

Вид у него при этом был такой разъяренный, что Анна Борисовна заметно струхнула.

— Да вот, мы с Ниной поднатужились, — заискивающе-шутливо сказала она.

— Слушайте, вы же… Я же запретил! Вы не соображаете, безмозглый человек!.. А если бы парень загремел с пятиметровой высоты в обнимку с гипсовым классиком?! Что б вы его матери сказали — что всем, кроме вас, жить необязательно?! Вы сели ему на голову, вы… вы пользуетесь его безотказной добротой! О, я себе представляю, как Саша лежал бы на цементном полу распластанный, а эта старая эгоистка звонила бы какому-нибудь Севе, потому что Саша все равно мертвый, а Добролюбова все равно нужно снять с антресолей!

Нина поднялась и направилась к дверям. На сегодня она была сыта по горло творческой жизнью обитателей мастерской.

— Постойте, Нина, куда же вы! — всполошилась старуха. — Петя, ты, кажется, уходить собирался, так проваливай! У нас тут важный разговор.

— К сожалению, я тороплюсь, Анна Борисовна, — от дверей сухо ответила Нина. — А что касается вашего дела, тут надо попробовать подключить Союз художников. Пусть соорудят внушительную бумагу — ходатайство, с перечислением всех ваших заслуг перед отечественным искусством, с просьбой помочь вашему делу. Пусть упомянут, что вы старейший член МОСХа. Может, что-то и выгорит.

И прежде чем выйти, добавила:

— Деньги я отдала Петру Авдеевичу.

Два достойных друг друга комедианта, думала она раздраженно. Страсти-мордасти. Оба жить не могут без ежедневных воплей и убийств. Привыкли. Климат такой, среда обитания… Однако как верно подобрала судьба этих людей, как точно притерла друг к другу, пригнала, словно хороший столяр. Парочка на загляденье, даром что родились в разных столетьях…

Снимая пальто с руки гипсовой Норы, она услышала, как после тяжелой паузы в мастерской заговорил Петя:

— Славненько… Вы, кажется, опять занялись устройством моей жизни? Причем собрали всенародное вече. Вы зря суетитесь. Мне не нужна вожделенная московская прописка. Я возвращаюсь домой.

— Когда?! — заполошно вскрикнула старуха.