Сельский священник - читать онлайн книгу. Автор: Оноре де Бальзак cтр.№ 13

— Хозяин не хочет в своем доме ни одного лишнего рта, — объясняла она г-же де Ванно.

События показали, насколько обоснованны были опасения племянницы. Пенгре был убит глухой ночью посреди люцернового поля, очевидно, в то время, когда он добавлял монеты в набитый золотом горшок. Служанка, разбуженная шумом борьбы, имела мужество броситься на помощь к старому скряге, и убийца был вынужден убить и ее, чтобы избавиться от свидетеля. Подобное соображение, заставляющее преступника множить количество жертв, порождено страхом грозящей ему смертной казни. Это двойное убийство сопровождалось совершенно необычайными обстоятельствами, которые давали равные шансы как обвинению, так и защите.

Когда поутру соседи не увидели в саду ни папаши Пенгре, ни его служанки, когда, заглянув через решетку, они обнаружили, что, против обыкновения, окна и двери дома заперты, в предместье Сент-Этьен поднялся шум, который докатился до Колокольной улицы, где жила г-жа де Ванно. Племяннице всегда мерещились всякие ужасы, она известила полицию, которая тут же выломала ворота. На четырех люцерновых участках были найдены четыре пустые ямы с разбросанными вокруг черепками от горшков, еще накануне полных золота. В двух ямах лежали кое-как закопанные трупы папаши Пенгре и Жанны Маласси. Бедная девушка прибежала босиком, в одной рубашке. Пока королевский прокурор, полицейский комиссар и судебный следователь вели предварительное следствие, несчастный де Ванно собирал черепки и по размерам горшков прикидывал сумму утраченного наследства. Судейские подтвердили правильность его расчетов, установив, что в каждом из разбитых горшков хранилось по тысяче монет; но, как знать, были это монеты достоинством в сорок восемь или в сорок, в двадцать четыре или в двадцать франков? Все, кто только ожидал в Лиможе наследства, горячо сочувствовали горю де Ванно. Воображение лимузенцев было поражено зрелищем разбитых, некогда полных золота горшков. Что касается папаши Пенгре, который часто сам торговал на рынке своими овощами и, питаясь одним хлебом и луком, тратил не более трехсот франков в год, то, поскольку он никому не доставлял ни неприятностей, ни удовольствия и не сделал в предместье Сент-Этьен ни крупицы добра, — о нем не жалел никто. Что же до Жанны Маласси, то ее героизм, за который старый скряга едва ли вознаградил бы ее, был сочтен неуместным, и людей, восхищавшихся ею, было гораздо меньше, нежели тех, кто говорил: я бы на ее месте преспокойно спал!

Представители правосудия не нашли в этом нетопленном, голом и мрачном доме даже чернил и пера, чтобы составить протокол. Любопытные соседи и наследник обратили внимание на странности, свойственные многим скупцам. Об ужасе старичка перед расходами можно было судить по давно не чиненной крыше, пропускавшей и свет, и дождь, и снег; по зеленым трещинам, избороздившим стены, по едва державшимся, сгнившим дверям, по заменяющей оконные стекла непромасленной бумаге. Во всех комнатах — окна без занавесей, камины без зеркал и решеток, а в каминах одно-единственное полено или несколько щепок, покрытых, словно лаком, стекающей из труб дождевой водой пополам с сажей. Имущество составляли хромые стулья, две тощие жесткие кушетки, треснувшие горшки, склеенные тарелки, продавленные кресла, занавеси, расшитые безжалостной рукой времени, источенный червем секретер, где старик хранил семена, покрытое заплатами и швами белье и, наконец, груда тряпья, которое держалось только волей своего хозяина, а после его смерти рассыпалось в пыль, в прах, в остатки химического распада, в нечто не имеющее названия, едва прикоснулись к нему руки взбешенного наследника или представителей власти. Вещи эти исчезли, как бы убоявшись продажи с торгов.

Большинство жителей столицы Лимузена долго еще проявляли интерес к судьбе славных супругов де Ванно, имевших к тому же двоих детей. Но когда правосудию удалось напасть на след предполагаемого преступника, новый персонаж привлек к себе всеобщее внимание. Героем стал он, а супруги де Ванно отошли на задний план.

К концу марта г-жа Граслен начала испытывать недомогание, вызываемое обычно первой беременностью. Правосудие продолжало расследовать дело об убийстве в предместье Сент-Этьен, но убийца не был еще задержан. Вероника принимала друзей в своей спальне, где поставили карточные столы. Вот уже несколько дней г-жа Граслен не выходила из дому, теперь у нее появилось немало причуд и капризов, обычно приписываемых беременности. Мать приходила к ней почти каждый день, и они проводили вместе целые часы.

Пробило девять часов. Игроки не садились за карты, все говорили об убийстве и о супругах де Ванно. Вошел прокурор.

— Убийца папаши Пенгре в наших руках, — объявил он с довольным видом.

— Кто он? — раздалось со всех сторон.

— Рабочий с фарфоровой фабрики, известный своим отменным поведением и стоявший на пути к богатству. Он работал на фабрике, принадлежавшей ранее вашему мужу, — добавил он, обращаясь к г-же Граслен.

— Кто же это? — слабым голосом спросила Вероника.

— Жан-Франсуа Ташрон.

— Несчастный! — сказала она. — Да, я видела его несколько раз. Отец говорил мне о нем, как об очень способном юноше.

— Он еще до смерти Совиа ушел от него на фабрику к господину Филиппару, который пообещал ему больший заработок, — заметила старуха Совиа. — Но полезно ли моей дочери слушать все эти разговоры? — добавила она, взглянув на г-жу Граслен, которая побледнела как полотно.

С этого дня старая матушка Совиа переселилась из своего дома к дочери и, несмотря на свои шестьдесят шесть лет, стала ходить за ней, как сиделка. Она не покидала комнаты, — друзья г-жи Граслен в любой час дня заставали ее на посту у изголовья дочери с неизменным вязанием в руках. Она не сводила глаз с Вероники, как в те дни, когда дочь болела черной оспой, отвечала за нее на вопросы и не всегда впускала к ней посетителей. Взаимная любовь матери и дочери была так хорошо известна в Лиможе, что поведение старой женщины никого не удивило.

Через несколько дней прокурор, думая развлечь этим больную, пожелал рассказать подробности о деле Жана-Франсуа Ташрона, которых жадно добивался весь город, но старуха Совиа резко прервала его, сказав, что, пожалуй, после таких рассказов г-жа Граслен будет видеть дурные сны. Однако Вероника, пристально глядя на г-на де Гранвиля, попросила его продолжать. Таким образом, друзья г-жи Граслен, находясь у нее в гостях, первыми узнали еще не опубликованные результаты следствия. Вот в кратких чертах содержание обвинительного акта, который готовился тем временем в канцелярии прокурора.

Жан-Франсуа Ташрон был сыном обремененного семьей мелкого фермера, проживавшего в деревне Монтеньяк. Лет за двадцать до того, как произошло преступление, всполошившее весь Лимузен, кантон Монтеньяк был известен своими дурными нравами. В лиможской прокуратуре так и говорили, что из ста приговоров по всему департаменту пятьдесят выносятся в судебном округе, к которому принадлежит Монтеньяк. С 1816 года, то есть через два года после приезда священника Бонне, Монтеньяк утратил свою печальную известность и перестал поставлять преступников для суда присяжных. Подобную перемену целиком приписывали благотворному влиянию г-на Бонне на общину, некогда являвшуюся очагом злодеяний, наводивших ужас на всю округу. Преступление Жана-Франсуа Ташрона сразу напомнило о дурной славе Монтеньяка. По удивительной воле случая семья Ташрона была почти единственной в этих местах семьей, сохранившей добрые старые нравы и религиозные обычаи, которые, по утверждению наблюдателей, постепенно исчезают в деревнях. Таким образом, Ташроны являлись точкой опоры для священника, естественно, полюбившего их всем сердцем. Эта дружная семья, отличавшаяся честностью и трудолюбием, могла подать Жану-Франсуа только хороший пример. Привлеченный в Лимож похвальным стремлением добиться богатства, честно трудясь на фабрике, юноша уехал из деревни, к великому сожалению горячо любивших его родных и друзей. В течение двух лет ученичества его поведение было выше похвал, ни один проступок не предвещал ужасного злодеяния, которым закончилась его жизнь. Жан-Франсуа Ташрон отдавал учению и книгам то время, которое остальные рабочие проводят в пьянстве или в разврате. Самые тщательные расследования со стороны провинциального правосудия, располагавшего достаточным для того временем, не пролили света на тайну его существования. Хозяйка убогих меблированных комнат, где проживал Жан-Франсуа, на допросе показала, что никогда не приходилось ей иметь жильцом такого высоконравственного и порядочного молодого человека. Нрава он был мягкого, приветливого, почти веселого. Примерно за год до преступления привычки его несколько изменились. Часто он не ночевал дома, иной раз — несколько ночей подряд. В какой части города он ночевал — этого она не знает. Судя по состоянию его башмаков, она думала, что жилец бывал в деревне. Но хотя он и отправлялся за город, вместо подбитой гвоздями грубой обуви он всегда обувал легкие башмаки. Перед уходом он брился, душился и надевал чистое белье. Следствие раскинуло свои сети на подозрительные дома и женщин, ведущих распутную жизнь, но там Жан-Франсуа Ташрон был неизвестен. Следствие попыталось получить сведения среди работниц и гризеток, но ни одна из девиц легкого поведения никогда не встречалась с обвиняемым. Преступление, мотивы которого неизвестны, всегда кажется непостижимым, особенно если преступником является юноша, чья тяга к образованию и честолюбие должны были внушить ему мысли и суждения более возвышенные, чем у других рабочих. Прокуратура и следователь пытались объяснить совершенное Ташроном убийство страстью к игре. Однако тщательное расследование показало, что обвиняемый никогда не брал в руки карт.