Я, разумеется, знал, что Дебора и Чатски сейчас в пути, и это тревожило меня больше всего. Чтобы восстановить свое поврежденное мужское достоинство, Чатски может попытаться приковылять в дом на костыле, размахивая пистолетом в единственной руке. И даже если он позволит Деборе выступить в качестве подмоги, то та закована в мешающий движению гипсовый панцирь. Подобная спасательная команда вряд ли способна вселить надежду. Боюсь, мой маленький, уютный уголок в кухне вскоре будет переполнен. Мы все окажемся связанными, и помощи нам ждать уже не придется.
Несмотря на героическую попытку вести диалог, мой разум по-прежнему оставался затуманенным. На него все еще действовала субстанция, которой выпалил в меня доктор Данко из своего игрушечного пистолета. Итак, я один, крепко связан, и меня накачали наркотиками. Но в любой ситуации, если хорошенько поискать, можно отыскать нечто позитивное, и, немного подумав, я нашел этот позитив. На меня до сих пор не напали бешеные крысы.
Тито Пуэнте затянул новую мелодию. Она была гораздо нежнее, и я впал в философское расположение духа. Нам всем когда-нибудь предстоит покинуть этот мир. Но даже с учетом этого предназначенный мне способ ухода не входил в число моих приоритетов. Первым в списке стояло — уснуть и не проснуться. Все, что находилось после этого, казалось мне отвратительным.
Что я сумею увидеть, если умру? Я никак не мог заставить себя поверить в существование души, в рай, ад и прочую возвышенную чепуху. Более того, если допустить, что человеческие существа обладают душой, то возникает вопрос — имеется ли таковая у меня? Уверяю вас, души у меня нет. И как я могу ее иметь, будучи тем, что я есть? Немыслимо. Мне и без того достаточно трудно быть самим собой. А оставаться таким, какой я есть, имея душу, совесть и понимая, что тебе грозит какое-то существование после смерти, просто невыносимо.
Однако мысли, что я, такой единственный и неповторимый, уйду навсегда и не вернусь, навевали грусть. Это не только печально, но даже немного трагично. А не подумать ли о реинкарнации? Процесс, конечно, контролировать нельзя. Можно возродиться в виде навозного жука или чего-нибудь даже более скверного. Например, в виде такого же монстра, каким я являюсь сейчас. В мире не останется никого, кто станет меня оплакивать, если Дебс уйдет вместе со мной. Будучи законченным эгоистом, я надеялся, что покину этот мир чуть раньше ее. Поиски ответа на шараду затянулись, и настал момент положить всему этому конец. Возможно, что оно и к лучшему.
Тито затянул новую песню. На сей раз очень романтичную. Он пел «Люблю тебя», и я сразу вспомнил о Рите. Эта идиотка будет рыдать обо мне. Коди и Эстор тоже взгрустнут, пусть, как всегда, немного ущербно. Странно, в последнее время за мной тянется хвост эмоциональных привязанностей. Как это могло случиться? Ведь я уже думал примерно о том же, вися вниз головой под водой в перевернувшейся машине Деборы? Почему в последние дни я, потратив столько времени на то, чтобы умереть, так и не смог достойно завершить этот процесс? Однако теперь я знал точно, что в этом нет ничего особенного.
Услышав, как Данко забрякал лежащими на подносе инструментами, я повернул голову. Двигаться было по-прежнему тяжело, но я сумел поймать доктора в поле зрения. В его руке был большой шприц, а приближался он к Доуксу так, словно хотел, чтобы его видели и им восхищались.
— Просыпайся, Альберт, — весело произнес доктор и вонзил иглу в руку сержанта.
Вначале ничего не произошло, но затем Доукс дернулся, просыпаясь, и произвел в знак признательности серию стонов и хрипов. Доктор Данко, стоя над сержантом со шприцем наготове, явно наслаждался текущим моментом.
Со стороны входной двери донесся звук сильного удара. Данко обернулся и схватил свой пистолет для игры в пейнтбол как раз в тот момент, когда массивная фигура Кайла Чатски заполнила собой дверной проем. Как я и опасался, он опирался на костыль и держал пистолет в потной, дрожащей руке.
— Сукин ты сын… — начал он, но доктор Данко, решив не слушать речь Кайла, выстрелил.
И раз, и два, и три.
Челюсть у Чатски отвисла, он недоуменно взглянул на доктора и стал валиться на пол. Данко опустил пистолет.
За спиной Чатски стояла моя любимая сестренка Дебора. Такой прекрасной картины я никогда не видел. Мне особенно понравилось то, что в ее твердой правой руке находился пистолет «глок». Она не стала тратить время на то, чтобы потеть или обзывать Данко нехорошими словами. Сестричка просто сжала челюсти и два раза подряд выпалила в грудь доктора. Удар пуль оторвал его от пола и бросил на стол или, вернее, на отчаянно визжащего Доукса.
В помещении долго царила тишина, если не считать воплей неугомонного Тито Пуэнте. Затем Данко соскользнул со стола, а Дебора, опустившись на колени рядом с Чатски, проверила его пульс. Уложив героя в более удобную позу, она поцеловала его в лоб и взглянула на меня.
— Как ты, Декс? — поинтересовалась сестричка.
— Я буду в полном порядке, — ответил я, ощущая приятное головокружение, — если ты вырубишь эту ужасную музыку.
Она подошла к старой магнитоле и выдернула шнур из розетки. Наступила благостная тишина, и Дебора посмотрела на сержанта Доукса. Стараясь не выдать своих чувств, она произнесла:
— Сейчас мы тебя отсюда вывезем, Доукс. Все будет в полном порядке.
Сержант забулькал, и Дебора положила руку ему на плечо. Затем, резко развернувшись, приблизилась ко мне и, освобождая меня от пут, прошептала со слезами на глазах:
— Он в ужасном состоянии, Декс.
Когда Дебора сорвала остатки клейкой ленты с моих запястий, я, надо признаться, не испытывал сильных страданий в связи с состоянием сержанта. Не испытывал потому, что наконец освободился. Освободился от клейкой ленты, от доктора, от необходимости оказывать услуги и от самого сержанта Доукса.
Пока Дебора вызывала по рации наших друзей из полицейского управления, я с трудом встал и потянулся, чтобы размять мускулы. Затем подошел к столу, снедаемый любопытством. Протянув руку, я снял прикрепленный к краю столешницы листок бумаги. На листке давно мне знакомым тонким почерком доктора Данко было написано: «Предатель». Пять из девяти букв вычеркнуты.
Я посмотрел на Доукса. Он ответил мне взглядом широко открытых глаз, в которых я прочитал ненависть. Заявить о своей ненависти вслух ему уже никогда не удастся.
Теперь вы видите, что некоторые истории имеют по-настоящему счастливый конец.
ЭПИЛОГ
Очень приятно наблюдать, как в тишине субтропического утра южной Флориды над неподвижной поверхностью воды встает солнце. А когда на противоположной от солнца стороне неба огромная желтая луна в это же время опускается за горизонт в океан, картина получается еще прекраснее. Луна, постепенно становясь серебристой, уступает небесный свод дневному светилу. Наблюдать за этим особенно приятно с точки, откуда не видно земли, находясь на палубе большой яхты и разминая затекшие от ночной работы шею и руки. Вы счастливы, завершив то, что вам так долго пришлось ждать.