– Что они объединились с Томшей и прикончили
Ланселота, – брякнул он в расстройстве. – Макар Андреевич, мы
работать будем? Оперативно-следственная группа, напомню тебе, отпустила
Швейцмана – значит, у них нет серьезных доказательств. Мы с тобой занимаемся
какой-то ерундой, удовлетворяя твое любопытство и выявляя «невидимые связи».
Все это, конечно, очень интересно, но Машка с Костей по-прежнему сидят за
пятьдесят километров отсюда, и не могут же они прятаться там до бесконечности!
Он вскочил, рассерженно прошелся по гостиной.
– Впору вытаскивать признания вручную из этого подрывника –
бывшего спецназовца! Макар, я на полном серьезе!
– Попрошу без криминала. Я сам могу дать новую информацию к
размышлению, без применения тобою грубой физической силы.
– Какую информацию? – Бабкин остановился посреди
комнаты, подозрительно глядя на Илюшина.
– Я уже говорил тебе и повторю снова: ты недооцениваешь роль
Крапивина в этом деле. Особенно если учесть, что Денис Иванович некоторое время
ходил в тот же спортзал, что и Ланселот со Швейцманом.
– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил Сергей.
Макар пожал плечами и объяснил, что об этом упомянул
Швейцман в разговоре.
– И ты молчал?!
– Вот сейчас говорю, – ухмыльнулся Илюшин. – Если
хочешь, можешь съездить к Денису Крапивину и спросить, не он ли является сообщником
Владимира Качкова и где сейчас заместитель Ланселота.
Бабкин посмотрел на Макара и убедился, что тот не шутит.
– Тогда чего мы ждем? – спросил он, открывая записную
книжку и листая ее в поисках телефона Крапивина.
– Я с тобой не поеду, мой торопливый друг. Отправляйся один.
Озадаченный Сергей захлопнул блокнот.
– Макар, я тебя не понимаю. Кто обосновывал необходимость
общения со всеми лицами, участвующими в деле? Ты разговаривал с Крапивиным один
раз – на похоронах, и то, что он рассказал тебе, оказалось верным лишь отчасти.
Ты не хочешь встречаться с ним, потому что он один раз убедительно солгал,
одурачив тебя? Но лгут все, Денис Иванович – не исключение...
– Дело не в этом. Нет никакой необходимости встречаться с
Крапивиным, потому что у нас уже есть все данные, необходимые для раскрытия
этого дела.
– Неужели?
– Именно так. Мы просто не можем ими воспользоваться. Мне не
хватает какой-то ерунды, которая расставила бы все по своим местам, и я
допускаю, что эта ерунда отыщется именно у Дениса Ивановича по прозвищу
Пресноводное.
Он достал из кармашка кресла альбом, вырвал лист и пошарил в
кармане, ища огрызок карандаша и всем видом показывая, что не сдвинется с
места.
– Замечательно, – пробурчал Бабкин, выходя в
прихожую, – значит, я еду за ерундой, а ты остаешься рисовать свои дикие
рисунки.
– Серега, будь с ним очень осторожен, – крикнул Илюшин
ему вслед. – Насчет прямых вопросов я пошутил, не стоит спрашивать его,
зачем он подставил кролика Роджера!
– Какого... Черт возьми, Макар, какого кролика?!
– Эх ты... – донесся из гостиной снисходительный
голос. – Классику не знаешь.
Бабкин постоял полминуты, ожидая продолжения, но из комнаты
не донеслось больше ни звука. Обозлившийся Сергей мысленно обругал Илюшина и
вышел из квартиры, не забыв предварительно осмотреть лестничную клетку в
глазок.
* * *
Петр Петрович Арефьев, приземистый мужчина с
доброжелательным лицом землистого цвета и перекаченными буграми бицепсов,
которые он обычно прятал под рубашкой с коротким рукавом, вышел из подъезда со
спортивной сумкой в ту самую секунду, когда Сергей Бабкин предлагал Макару к
нему наведаться. Мягко улыбнувшись детям, игравшим у подъезда, Петр Петрович
обошел их рисунки на подсохшем асфальте и сел в машину – неброскую грязно-серую
«пятерку», припаркованную под окнами. Затем прикрыл глаза и прислушался к
окружающему пространству.
В том, что нанявший его человек попытается его убить,
Арефьев с некоторых пор не сомневался. Он являлся единственной ниточкой,
ведущей к нему, а заказчик поставил на карту слишком многое, чтобы не
перерезать эту ниточку. И к тому же был слишком умен и опасен.
Петр Петрович сидел в машине, прикрыв глаза, и казался со
стороны расслабленным и умиротворенным человеком, слушавшим любимую музыку.
Например, джаз. На самом деле в машине стояла тишина, джаза Арефьев не любил, а
слушал он самого себя.
Предчувствие опасности не оставляло его последние три дня, а
это означало, что заказчик подбирается к нему. Интуиция зверя, какой мог бы
позавидовать Макар Илюшин, была одним из самых ценных качеств Петра Петровича,
и он делал все, чтобы ее развивать. Последние сутки он ничего не ел, и сейчас
голова была ясной. «Ясность ума против слабости тела... не самый приятный
выбор, но другого нам не предлагают». Петр Петрович усмехнулся и сунул ключ в
замок зажигания.
– Тронулся, – сказал один из оперативников, следивших
за неброской «пятеркой»
– Два дня сидел как сыч в норе, – отозвался
второй. – Пора бы ему хоть за продуктами съездить.
– У него магазин под боком...
Арефьев выехал из двора и неторопливо поехал в сторону
Ленинградского шоссе, выбирая небольшие улочки для того, чтобы срезать дорогу.
Он негромко насвистывал, иногда с сожалением поглядывая на мобильный телефон,
брошенный на соседнем сиденье, – с новой дорогой игрушкой предстояло
расстаться. Как, впрочем, и со многим другим.
«Жизнь важнее, правда, Петр Петрович?» – риторически
вопросил Арефьев, у которого была привычка уважительно обращаться к самому себе
по имени-отчеству. Он считал, что заслужил право на уважение.
В намеченном дворе он остановился и вышел из машины другим
человеком. Этот другой ничем не отличался от Петра Петровича внешне, но
движения его были стремительными, а показное дружелюбие исчезло с лица,
сменившись напряженным вниманием. Он пересек двор, сел в стоящий за
гаражом-«ракушкой» темно-синий «Гетц», и машина рванула с места, набирая
скорость.
Заранее подготовленный план не дал сбоев ни в одном пункте,
и час спустя Арефьев выехал из Москвы с комплектом новых документов и
уверенностью в том, что теперь его никто не найдет – ни заказчик, ни оперативники,
злобно матерящие спецназовца, так легко вышедшего из-под наблюдения.
* * *
Денис Крапивин проснулся очень рано, и первым его
побуждением было позвонить на работу и сообщить, что он заболел и потому не
придет. Но он тут же вспомнил, что сегодня суббота и не нужно никому звонить,
ни перед кем отчитываться... Можно остаться дома, позавтракать, потом ждать
звонка от Ольги. В том, что она позвонит, Крапивин не сомневался: ей тяжело
находиться в одиночестве, она никак не может привыкнуть к пустой квартире, не
может ужинать одна. При мысли о том, что в какой-то степени заменяет ей
покойного мужа, Денис прикрыл глаза и внятно проговорил про себя: «С этой
высоты лес был как пышная пятнистая пена; как огромная, на весь мир рыхлая
губка; как животное, которое затаилось когда-то в ожидании, а потом заснуло и
проросло грубым мхом». Это помогло. Пока он произносил цитату, Ланселот исчез
из его мыслей, и в них воцарился лес.