Первые шаги в жизни - читать онлайн книгу. Автор: Оноре де Бальзак cтр.№ 30

Господин Жан-Жером-Северен Кардо вот уже шесть лет как схоронил жену, урожденную мадемуазель Юссон, за которой брат ее в годы своего процветания дал сто тысяч франков приданого. Кардо, старший приказчик «Золотого кокона», одной из старейших парижских фирм, приобрел ее в 1793 году, в тот момент, когда владельцы были разорены режимом максимума; [45] приданое мадемуазель Юссон дало ему возможность за какие-нибудь десять лет нажить громадное состояние. Чтобы лучше обеспечить детей, старик придумал блестящий план — сделать пожизненный вклад в триста тысяч франков на свое имя и на имя жены, а это давало ему в год тридцать тысяч франков. Что касается его капиталов, то он разделил их на три части, по четыреста тысяч на каждого из остальных трех детей. Камюзо получил вместо денег в приданое за старшей дочерью Кардо «Золотой кокон». Таким образом, старик Кардо — ему было уже под семьдесят — мог тратить и тратил свои тридцать тысяч франков по своему усмотрению, не нанося ущерба детям; они уже успели сделаться богатыми людьми, и теперь Кардо мог не опасаться, что за их вниманием к нему кроются какие-либо корыстные помыслы. Старик Кардо жил в Бельвиле, в одном из домов, расположенных вблизи Куртиля. [46] За тысячу франков он снимал квартиру во втором этаже, окнами на юг; из нее открывался широкий вид на долину Сены; в его исключительном пользовании был также примыкавший к дому большой сад; поэтому Кардо не чувствовал себя стесненным четырьмя остальными жильцами, обитавшими, кроме пего, в этом поместительном загородном доме. Заключив договор на длительный срок, он рассчитывал окончить здесь свои дни и вел весьма скромное существование в обществе старой кухарки и бывшей горничной покойной г-жи Кардо; обе они надеялись получить после его смерти пенсию франков по шестисот и поэтому не обкрадывали его. Они изо всех сил старались угодить своему хозяину и делали это тем охотнее, что трудно было найти человека менее требовательного и менее придирчивого, чем он. Квартира, обставленная покойной г-жей Кардо, такой и оставалась вот уже шесть лет, и старик довольствовался этим. Он не тратил и тысячи экю в год, так как пять раз в неделю обедал в Париже и возвращался домой в полночь на постоянном извозчике, двор которого находился на окраине Куртиля Таким образом, кухарке оставалось заботиться только о завтраке. Старичок завтракал в одиннадцать, затем одевался, опрыскивал себя духами и уезжал в Париж. Обычно люди предупреждают, когда не обедают дома. А папаша Кардо, наоборот, предупреждал, когда обедал.

Этот старичок, крепкий и коренастый, всегда был, как говорится, одет с иголочки: черные шелковые чулки, панталоны из пудесуа, белый пикейный жилет, ослепительно белая сорочка, василькового цвета фрак, лиловые шелковые перчатки, золотые пряжки на башмаках и панталонах, наконец чуть припудренные волосы, и перехваченная черной лентой косица. Его лицо привлекало к себе внимание благодаря необыкновенно густым, кустистым бровям, под которыми искрились серые глазки, и совершенно квадратному носу, толстому и длинному, придававшему ему облик бывшего пребендария. [47] И лицо это не обманывало. Папаша Кардо действительно принадлежал к породе тех игривых Жеронтов, [48] которые в романах и комедиях XVIII века заменяли Тюркарэ, [49] а теперь с каждым днем встречаются все реже. Кардо обращался к женщинам не иначе как: «Прелестница!» Он отвозил домой в экипаже тех из них, которые оставались без покровителя, с чисто рыцарской галантностью отдавая себя, как он говорил, «в их распоряжение». Несмотря на внешнее спокойствие, на убеленное сединами чело, он проводил старость в погоне за наслаждениями. В обществе мужчин он смело проповедовал эпикурейство и позволял себе весьма рискованные вольности. Он не возмущался тем, что его зять начал ухаживать за очаровательной актрисой Корали, ибо сам содержал мадемуазель Флорентину, прима-балерину театра Гетэ. [50] Но ни на его семье, ни на его поведении эти взгляды и образ жизни не отражались. Старик Кардо, вежливый и сдержанный, считался человеком даже холодным; он настолько подчеркивал свое добронравие, что женщина благочестивая, пожалуй, назвала бы его лицемером. Этот достойный старец особенно ненавидел духовенство, так как принадлежал к огромному стаду глупцов, выписывающих «Конститюсьонель», [51] и чрезвычайно интересовался «отказами в погребении». [52] Он обожал Вольтера, хотя все же предпочитал ему Пирона, [53] Вадэ, Колле. И разумеется, восхищался Беранже, которого не без остроумия называл «жрецом религии Лизетты». [54] Его дочери — г-жа Камюзо и г-жа Протес, а также сыновья, по народному выражению, словно с луны свалились бы, если бы кто-нибудь объяснил им, что разумеет их отец под словами: «воспеть Мамашу Годишон». Благоразумный старец и словом не обмолвился перед детьми о своей пожизненной ренте, и они, видя, как скромно, почти бедно он живет, воображали, будто отец отдал им все свое состояние, и тем нежнее и заботливее относились к нему. А он иной раз говаривал сыновьям:

— Смотрите, не растратьте свой капитал, мне ведь больше нечего вам оставить.

Только Камюзо, в характере которого старик находил большое сходство с собой и которого любил настолько, что даже делился с ним своими хитростями и секретами, был посвящен в тайну этой пожизненной ренты в тридцать тысяч ливров. Камюзо чрезвычайно одобрял житейскую философию старика, считая, что, осчастливив своих детей и столь благородно выполнив отцовский долг, тесть имеет бесспорное и полное право весело доживать свой век.

— Видишь ли, друг мой, — говорил ему бывший владелец «Золотого кокона», — я ведь мог еще раз жениться, не так ли? Молодая жена подарила бы мне детей… Да, у меня были бы дети, я находился еще в том возрасте, когда они обычно бывают… Так вот! Флорентина стоит мне дешевле, чем обошлась бы жена; она не надоедает мне, она не наградит меня детьми и никогда не растратит моих денег.