— Не бойся, — Люся усмехнулась, — бить не
буду!
Она открыла сумку и достала оттуда плотный лист бумаги.
— Подпишешь эту бумагу — тебя отпустят, не подпишешь… —
и она выразительно пожала плечами.
Вася пробежал глазами по строчкам.
«Я, Зайкин Василий Петрович, совершаю явку с повинной и
чистосердечно признаюсь, что в период с тысяча девятьсот… по две тысячи… год
неоднократно совершал кражи личного имущества граждан, в том числе: золотое
кольцо с бриллиантом у гражданки Котомкинои, ожерелье жемчужное и пять колец у
гражданки Тельпуговой, шуба норковая у гражданки Рекимчук, серьги с
бриллиантами и две тысячи долларов у гражданки Бутберг…»
Список обворованных женщин занимал большую часть страницы.
Внизу Вася изъявлял готовность понести законное наказание и оставалось место
для даты и подписи.
— Чтобы я, своими руками… — начал Вася, но Люся очень
выразительно покосилась на длиннорукого охранника и негромко проговорила:
— Не бойся, я это в милицию не отдам… если ты будешь
хорошо себя вести.
Вася тяжело вздохнул, подумал, что уж с женщиной всегда
сумеет договориться, и поставил на листе свою подпись.
Люся выхватила у него бумагу, положила в свою ячейку и
заперла на ключ.
— Послушай, — удивленно проговорил Вася, — а
откуда ты знаешь про все эти эпизоды?
— Я про тебя много чего знаю, — строго ответила
Люся, — и теперь слушай меня. Мы с тобой поженимся, в ближайшие же дни. И
имей в виду, если ты дашь мне хоть малейшие поводы для недовольства, эта бумага
пойдет по назначению!
Затем она окликнула администратора и сообщила:
— Андрей Иванович, мы с этим мужчиной решили
пожениться, так что это дело семейное, никакого иска я предъявлять не буду.
Андрей Иванович удовлетворенно кивнул. За долгие годы работы
он чего только не видел, и главным для него было незапятнанное имя банка, так
что результат переговоров его более чем устраивал.
Вася тяжело вздохнул. Он понял, какая тяжелая жизнь его
ожидает.
* * *
С самого утра мамочка чувствовала какое-то смутное
беспокойство, томительное ожидание большой неприятности. Чтобы отогнать это
чувство, она приняла контрастный душ. Обычно это прекрасно помогало ей
справиться с депрессией, но сегодня душ оказался бессилен. Мамочка немножко
подумала и решила выпить лишнюю чашку прекрасного кофе (робуста пополам с
арабикой), но и это испытанное средство не помогло. Тогда она включила радио
(передавали семнадцатую часть радиоспектакля «Окончательный анализ» из жизни
урологической клиники) и занялась приготовлением обеда. Одновременно, чтобы
время не пропадало даром, мамочка нанесла на лицо питательную маску из
вчерашней фасоли с томатом.
И как только мамочка заправила пряностями суп-пюре из
цветной капусты, в дверях заскрежетал ключ.
Мамочка насторожилась.
Конечно, открыть дверь своим ключом мог только Васенька, и
это был безусловно он, но он был не один. Это было ясно по доносящимся из
прихожей звукам, но мамочка поняла бы это и в полной тишине. Своим чутким
материнским сердцем она поняла, что Вася привел женщину.
Именно это она предчувствовала сегодня утром, именно из-за
этого ее томила депрессия, от которой не помогли ни душ, ни кофе. Мамочка
схватилась за сердце и выскочила в коридор.
Вася стоял посреди прихожей и помогал снять шубу нескладной
особе приблизительно тридцати лет. На лице его была тоскливая безнадежность.
Увидев мамочку, он попытался улыбнуться и проговорил:
— Познакомься, мамочка, это Люся.
— Здрасте, — проговорила Люся, справившись наконец
с рукавами шубы, — а вы, стало быть, мамочка! Да мы же с вами совсем
недавно встречались! Ведь это вы пытались меня переехать? Правда, тогда вы
выглядели куда прикольнее!
Мамочка попятилась. В этой особе была какая-то
неотвратимость. Она надвигалась на мамочкину жизнь, как товарный поезд из
семидесяти вагонов. Словно в подтверждение этого нехорошего чувства Люся
уставилась на мамочку немигающим взглядом и решительно сообщила:
— А мы с Василием решили пожениться.
Мамочка попятилась еще немного и села на тумбочку. Тумбочка
жалобно пискнула, но выдержала мамочкин небольшой вес. Люся повесила шубу на
бронзовую вешалку. При этом было понятно, что она вешает эту шубу всерьез и
надолго.
Мамочка откашлялась, справилась с дрожью в голосе и спросила
своего сына:
— Василий, кто эта женщина?
— Ты же слышала — это Люся.
При этом он шумно сглотнул, как будто у него в горле
застряло последнее произнесенное слово.
— И мы собираемся пожениться! — настойчиво
повторила ужасная особа, хотя ее никто не спрашивал.
— Василий, это правда? — трагическим тоном
спросила мамочка, делая вид, что не замечает самозваную невестку.
— Да, мамочка, правда, — подтвердил Вася эти
ужасные слова.
Мамочка хотела что-то сказать, возмутиться, выгнать наглую
особу из дома, но слова застряли у нее в горле, как длинная и острая рыбья
кость. Васин голос прозвучал так, что мамочка поняла: это правда.
Пауза затянулась. Наконец Вася шумно выдохнул и выпалил, как
будто бросился в холодную воду:
— И не возражай! Это бесполезно! Ничего нельзя
поделать!
Мамочка неверно истолковала его истерику и внушительно
произнесла:
— Ах, вот в чем дело! Но даже если эта… Люся тебя не
обманывает, в наше время с этим не существует проблем! Аборты делают на любом
углу, под наркозом и на любом сроке!
— Что ты говоришь! — раздраженно оборвал ее сын.
— Я знаю, что я говорю! — Мамочка почувствовала
почву под ногами и решила бороться. — Кроме того, большой вопрос — твой ли
это ребенок! Ты у меня такой доверчивый…
— Мама! — выкрикнул Василий. — Ребенок здесь
совершенно ни при чем, и никакой аборт не поможет! Разве что ты передвинешь
время на сорок лет назад и сама сделаешь аборт, чтобы я не появился на этот
свет!
— Василий, — воскликнула мамочка
возмущенно, — не забывай, ты разговариваешь с собственной матерью!
— Вот именно! — вступила в разговор Люся. —
Мамочка, у вас на кухне что-то горит.
Действительно, теперь мамочка и сама почувствовала запах
подгорающего супа-пюре из цветной капусты. Она хотела ответить, что сгоревшая
кастрюля ничто по сравнению с ее загубленной жизнью, но слова снова застряли в
горле. Мамочка с горьким стоном поднялась и отправилась на кухню. Наглая особа
потащилась за ней, демонстративно принюхиваясь. Василий замыкал шествие,
опустив голову и тяжело вздыхая, как верблюд, которому предстоит пройти с тяжелым
грузом тысячу километров до ближайшего оазиса.