Уйти красиво и с деньгами - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Гончаренко cтр.№ 59

Анна Терентьевна успокоилась: вечер шел хорошо, гости благополучно разобрались в кучки по интересам. Сама она поддерживала беседу об искусстве.

– Я ничего декадентского не приемлю, – говорила она убежденно. – Это что-то чересчур болезненное.

– А я как раз люблю болезненное! – возражал Тихуновский, румяный, как калач, страшный спорщик. – Это будоражит фантазию.

– А как же правда жизни? А народные типы? А психология, в конце концов?

– Э, к чему все это! Про психологию и типы уже возы книжек написаны – зайдите-ка в городскую читальню! А еще про тяжкую судьбину, про каких-то недовольных дам и про подагрических крестьян. Названия-то все унылые, на один лад, хоть писатели разные – «В дороге», «При дороге», «На перепутье», «Вечером», «Затошнило». Самый захудалый француз ни за что не будет читать, как кого-то затошнило на перепутье. А у нас больная гражданская совесть – давимся, но берем. Нет, в искусстве я хочу необычного, шокирующего, странного! Или пикантного. Или смешного. А с тошнотой да чахоткой милости просим к доктору Борису Владимировичу.

– Вы невозможны! – разом сказали несколько дам.

Игнатий Феликсович шепнул Лизе на ухо:

– Это ты, Бетти, невозможна среди провинциальных бегемотиц. Потерпи, счастье близко! Кстати, а Павел где?

Лиза сделала шаг в сторону, чтобы отодвинуться от его слов и его глаз, прямо уставленных в ее декольте. А Павел Терентьевич выйти к гостям не решился. После своего счастливого спасения он как-то сник, посерел и стал всерьез прихварывать. Он старался не показываться дочери на глаза. Лиза знала: ему стыдно и горько. Он один понимал, как ей плохо!

Зато тетя Анюта держалась отлично. Поначалу она тоже конфузилась и грозила, что не позволит адвокатишке распоряжаться. Однако вскоре стала ездить по портнихам, скупать для Лизы и себя всякие милые безделки и даже заговорила, что оскудевший род Одинцовых восстанавливает прежний блеск. «Светская жизнь стоит мне стольких сил! Мы даже на дачу нынче не поехали», – жаловалась она с удовольствием.

Зато Лиза с каждым днем теряла надежду. Не годилось даже бегство в Америку. Ведь у Пиановича расписка Павла Терентьевича, которая всех их разорит и погубит, если Лиза будет непослушной. Игнатий Феликсович всегда поминает эту проклятую бумажку, когда Лиза не хочет гулять с ним под ручку или отворачивается от прощальных поцелуев в сенях. Она носит купленные им платья и жемчуг, которым когда-то как недостижимым чудом любовалась в магазине у Натансона. Жемчуг тетка признает очень приличным для девушки, как и бледный аметист, стерегущий невинность. Еще у Лизы появились новые туфли, перчатки, шляпы, батистовое шитое белье, шелковые чулки, брошки и булавки. «На тебе, Бетти, нет ни одной нитки, купленной не мной. Я этим счастлив», – говорит Игнатий Феликсович. Еще она обязана есть его конфеты, пить его шампанское, он любит, когда она пьянеет. «Тогда ты не бука, Бетти, как обычно. Тогда ты игрунья, которую – дай время! – я безумно избалую».

Даже уроки не кончились! Лиза обязана была повторять французский и немецкий. «Ты не должна казаться за границей русской дурехой. Ты выглядишь как леди – вот и будь ею». Значит, еще и английский…

А вот встречаться с прежними подругами вроде Мурочки и Каши стало нельзя: это всем могло напомнить, что Игнатий Феликсович женится на девчонке, не доучившейся в гимназии. Мадам Пианович – до чего отвратительно звучит!

Но Лиза была послушна. Она говорила мало, как положено воспитанной девице. Это легко – ей совсем не хотелось говорить. Она улыбалась гостям, с которыми скучнее, чем Чумилке в пыльном чулане. Она без конца что-то примеряла, надевала новое и дорогое, натягивала, снимала, бросала на диван и на стулья, чтоб тетка и няня потом разбирали, расправляли и восхищались. Она, сидя в пролетке, не снимала руки Игнатия Феликсовича со своей талии и мстительно щурилась на витрины магазинов, где тратила без счета его деньги. И почему эти деньги никак не кончались? Почему каждый день был похож на другой, и всегда Игнатий Феликсович перед глазами? Она терпеть не могла его губы, зубы, язык и бороду, а также запах его одеколона, и живот под жилетом, в который приходилось упираться, чтобы он не был слишком близко…

– Как вы правы! – соглашался с дамами, а не с Тихуновским следователь Щуров. – Наши провинциальные нравы почти карикатурны. Анна Терентьевна не зря требует, чтобы литераторы запечатлевали действительность, чтоб негодовали, скорбели…

– Уж исскорбелись до дыр! – не сдавался Тихуновский. – Да, жизнь нелепее Аверченки, но я романтик до мозга костей. Я не кислой капусты желаю, а перчику.

Щуров усмехнулся:

– Романтизм не так безобиден! Вот на прошлой неделе, скажем, пришло в полицию письмо. Какой-то полоумный обыватель, подписавшийся очень пошло – «Тайный друг», сообщил, что у нас в Нетске орудует шайка кровавых убийц. И знаете, где они имеют жительство?

– Где же? – без интереса спросил Тихуновский.

– На кладбище, в склепе Збарасских! Снилась ли вам такая ересь?

«Да это же Володькино письмо! – догадалась Лиза. – Я так и знала, что никто не поверит…»

– А почему бы и не в склепе? – из вредности сказал Тихуновский. – Неглупо придумано. Место гиблое: там ведь эту дамочку-то веселую… придушили? Это, знаете ли, производит впечатление.

– Полиция осмотрела склеп еще во время следствия, – строго заметил Щуров. – Там одни гробы и ничего более.

– Я считаю, в полицию написала какая-то дама, – встрял Игнатий Феликсович. – У дам нервы обычно не в порядке, фантазия игривая. Некоторых даже видения посещают. Письмо ведь дамским почерком писано, Евграф Савельевич?

– Оно писано левой рукой и весьма коряво, – пояснил Щуров. – Слог крайне цветистый и темный – возможно, что и дамский. Но, по моему мнению, писал душевнобольной. Обычное для нас дело!

Тихуновский оживился:

– Вот какой-нибудь местный писака обрисовал бы этот склеп в мистических тонах! Богатая идея. И чтоб в финале сумасшедшая дама, что вам, Евграф Савельич, письмо написала, повесилась бы у входа. Причем полуобнаженной. Сюжет впечатляющий – не Аверченко, а целый Ибсен!

Лиза от любителей искусства отошла к окну. Этому дурацкому вечеру конца не будет!

– Сколько стоят ваши сережки? Скромненькие, но парагошки [11] совсем близнецы. Такие редко бывают, – тут же пристала к Лизе Нина Михайлова, молоденькая офицерская жена, которая теперь считалась лучшей Лизиной подругой. Господи, вместо Мурочки! Нине стукнуло восемнадцать лет, но она была мудра, как змий.

– Это неразумно, – сказала она, когда Лиза призналась, что цены сережек не знает. – Денежки надо считать и потихоньку прибирать к рукам. Мы, женщины, рождены царить и тратить, а мужчины – доставлять нам удовольствия.

– Вы так любите деньги? – спросила Лиза.