Так долго не живут [= Золото для корсиканца ] - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Гончаренко cтр.№ 14

…Приснился Самоварову сон. Находился он на тесном незнакомом вокзале (какая-то водокачка, какой-то штакетник), и его снимали с поезда. Он не мог сообразить, что это за толпы с узлами и зачехлёнными парусиной чемоданами, что это за толстый доктор, который говорит кому-то: «Снимай его! Тиф!» — «Какой тиф?» — беззвучно и бессильно возмущался Самоваров, зажатый сильными руками, и увидел вдруг Настю Порублеву в невозможной пуховой шали под руку с Венедиктом Лукиричем, совершенно таким, как на фотографии (в мятой блузе и с лисьим понурым лицом)… «А! Так это Лукирича снимают! — догадался Самоваров. — Почему же меня волокут, а он улыбается? Это у него ведь тиф!» Самоваров дёргался в чьих-то лапах, но ничего сделать не мог, все уверяли его, что он болен, что его место в изоляторе, а Настя, очевидно, замещающая в этом сне девицу Шлиппе, положила голову на мятое сатиновое плечо авангардиста и гладит его блеклую жилистую руку. Самоварову почему-то было очень обидно. «Нету у меня тифа! Вот у того, в блузе, тиф!» — продолжал он кричать, но из его широко открытого рта нёсся, как из пасти ящерицы, шорох взволнованного воздуха. Вдруг он с ужасом ощутил страшную тяжесть на груди. «Да разве же это симптомы тифа? — пробудился ум Самоварова. — И Лукирич умер давно, в 1926 году. Разве я болен?» Подсознание, не слушая доводов рассудка, продолжало фабриковать дурацкие, до мелочей отчётливые видения вокзала, дыма, докторских усов, страшной боли в груди, пока, наконец, Самоваров не разомкнул слипшиеся от отчаянных слёз ресницы и не обнаружил себя на Стасовом подростковом диванчике под свалявшимся клетчатым одеялом — точно таким, какие обычно выдают в поездах. На груди его задумчиво переминался Рыжий, страшно тяжёлый для своего сложения (каждая лапа — как коровье копыто), и сосредоточенно наклонялся, заглядывая в лицо и дыша рыбой.

Бесконечные отвратительные сны на диванчике Стаса так доконали Самоварова, что на утренней летучке у Оленькова он. вяло реагировал не только на общие разговоры, но и на колкости начальства и спой адрес. А летучка была вполне ответственная — Оленьков впервые официально объявил о предстоящей выставке во Франции (про периферийный остров Корсику ни слова сказано не было). Он долго распространялся о жизненной необходимости международных контактов и музейном деле (Самоваров считал, что куда жизненно необходимее хороший ремонт), о якобы всемирном интересе к Метеку и грядущей славе Нетского музея. Музейные работники довольно равнодушно слушали директорский треск, зато одобрительно кивали приглашённые зачем-то представители Департамента культуры. Было их двое: юный, жирный, с женскими бёдрами, знаток международных связей и дама около пятидесяти лет в неизменном чиновничьем пиджаке. У неё были мешки под глазами и точёные ножки. Оба лица из департамента дружно восторгались будущей выставкой и призывали работников музея приложить все силы для осуществления проекта. Директор Борис Викторович Оленьков совсем отошёл от гриппа: он говорил громко и почти не в нос, бодро двигался и сыпал искры из глаз. Одет он всегда был лучше некуда, и непонятно было, как достигается такая щегольская элегантность то пуговички какие-то у нею особые па рубашке, то полосочки, то по галстуку посеяны микроскопические бурбонские лилии, то выскальзывают из-под манжета невиданные часы на массивном витом браслете. Самоваров всегда директору диву давался. Сейчас он разглядывал крой оленьковского пиджака и лениво гадал, огулял этот супермен даму из департамента или нет. Похоже, что огулял; как-то слишком согласно она моргала и слишком часто закидывала ножки одна на другую. Хотя не исключено было, что сама идея международного сотрудничества возбуждает её до озноба. Ещё больше одушевила собрание пачка блещущих обложками каталогов, внезапно, в самый выигрышный момент извлечённая Оленьковым из тумбы стола. Шум, ахи, судорожное листание хорошей бумаги были фальшивыми: Ася уже три дня бродила по музею и всем совала под нос каталог. В свою очередь, Оленьков не мог не похвастаться перед своими департаментскими покровителями таким шикарным изданием. Деланое оживление доставило Оленькову удовольствие; он устало улыбался в ответ на бурные выкрики восторга.

Приятная сцена, которая должна была завершить летучку с участием высоких гостей, была нарушена совершенно безобразным образом. Дверь директорского кабинета с грохотом распахнулась и ещё три раза ткнулась по инерции ручкой в стенку, в уже пробитую такими же бурными движениями вмятину. На пороге появилась гардеробщица Вера Герасимовна, бледная, дрожащая. Даже серёжки тряслись у неё и ушах. Указывая бледным пальцем куда-то в полутьму коридора, она прошептала:

— Ужас! Там… Ленин!

Участники летучки оторопели. Испуг Веры Герасимовны был такой сильный, что некоторые застыли, не зная, что думать, а другим и впрямь почудилось, что сейчас в оленьковский кабинет, с его пудовыми антикварными часами, бронзовыми шандалами и канадской мебелью, дробной рысцой влетит вождь грудящихся и объявит, что пролетарская революция победила.

Первым пришёл и себя Оленьков.

— Какой Ленин? Где? — закричал он. — Что вы тут несёте? Белены объелись?

Испуг Веры Герасимовны сменился миной оскорблённой гордости. Она была особа с достоинством и грубостей не позволяла ни начальству, ни посетителям.

— Не знаю, может, вы, Борис Викторович, иногда и объедались белены — не мне судить, — холодно отчеканила она, — но я говорю только о том, что видела! Спуститесь в скульптурный подвал и сами полюбуйтесь.

— Что такое? — пытаясь смирить себя, проскрежетал Оленьков.

— Ленину ноги отбили, — объявила Вера Герасимовна. — Идите гляньте!

Сообразив, в чём дело, Оленьков снова рассвирепел — уж очень позорная сцена вышла перед департаментскими.

— А вы-то что в подвале делали? — начат он наступать на Веру Герасимовну. — Почему оставили гардероб?

Вера Герасимовна нисколько не смутилась.

— Посетителей сегодня практически нет, — объяснила она. — Погода-то жуткая. Я Ниночке-кассирше поручила на минутку гардероб. А в подвал потому спустилась, что видела — вчера майор из уголовного розыска с Колей Самоваровым там были. Интересно ведь, что они искали? У нас в этом подвале убийство произошло, — доверительно сообщила она высоким гостям, которые сидели с поглупевшими и окаменевшими лицами.

Оленьков понял, что Веру Герасимовну, чтобы не случилось больше конфузов, лучше оставить в покое, и решил метнуть пару молний в сонного Самоварова:

— Так это вы, Николай Семёнович…

— Алексеевич, — дружно поправили директора Самоваров и Вера Герасимовна.

— Ну, Алексеевич… разбили скульптуру?

Самоваров тоже хотел помянуть белену, но сдержался.

— Нет, вечером скульптура была совершенно цела, — доложил он. — Дверь мы запирали как обычно.

— Чего вы туда полезли?

— У майора версия одна возникла, хотелось проверить…

— Что за версия?

— Этого я не имею права вам говорить, — злорадно ответил Самоваров.