Все оттенки красного - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Андреева cтр.№ 22

— Мама! — на глазах у Майи появляются слезы. Как же это? Почему здесь? И она начинает громко рыдать: — Мама, мамочка… Мама…

— А говорили, что у нее не все в порядке с головой, — сквозь зубы говорит Наталья Александровна, внимательно наблюдающая за происходящим — Все она, оказывается, помнит!

— Видимо, поспособствовало, — усмехается Олимпиада Серафимовна. — Память вернулась.

— Спасибо, Нелли, — пожимает плечами Вера Федоровна. Она все еще переваривает заявление бывшего мужа о том, что он собирается лишить старшего сына наследства.

— Девочка ты моя! — Нелли Робертовна осторожно прижимает к себе плачущую Майю. Сейчас ей почему-то жалко себя, не ее. Такая тоска охватила вдруг, такая тоска! Услышать бы хоть раз в жизни эти слова: «Мамочка, мама!» Ну, почему, за что? — Девочка ты моя!

Георгий Эдуардович отчего-то мнется, неловко протискиваясь за стол.

— Ах, какая трогательная сцена! — притворно вздыхая, говорит Вера Федоровна. — Какой пассаж! В самом деле, ма шер…

— Да помолчала бы ты, наконец! — неожиданно накидывается на нее бывший муж. — Ты хотя бы знаешь значение всех этих французских слов?

— Георгий Эдуардович, как ты можешь?!

— Могу. Но об этом мы с тобой потом поговорим. Сейчас все внимание нашей гостье. Нелли, проси же ее к столу. И остальных рассаживай. Распоряжайся, одним словом.

Олимпиада Серафимовна при этих словах недовольно морщится. Она, как старшая дама, рассчитывает на положение хозяйки дома, тем более что со второй женой Эдуард Листов незадолго до смерти развелся.

— Мама, сядь! — довольно резко говорит ей сын. — Не дожидайся особого приглашения!

Майе неловко чувствовать себя объектом повышенного внимания, потому что все без исключения женщины начинают ее усаживать за стол, заботливо подкладывая подушки.

— Ах, мы все так счастливы, так счастливы! — довольно фальшиво начинает щебетать Наталья Александровна.

— Мама, у тебя пуговица на блузке расстегнулась и видно лифчик, — говорит Егорушка.

— Егор! — визжит Наталья Александровна. — Как ты можешь!

— А что такого я сказал? — моргает удивленно ее сын. — Это же правда!

— Заткнешься ты когда-нибудь со своей правдой или нет?! — Наталье Александровне с трудом удается взять себя в руки. — Извините.

— Ничего, Наташенька, ничего, — слащаво говорит Олимпиада Серафимовна. — Мой младший внук — душа чистая, невинная. Вот если бы взять его и Эдуарда Оболенского, да слить в один сосуд, а содержимое оного разделить потом на две совершенно одинаковые части…

— Так заливное подавать? — спрашивает появившаяся на пороге Ольга Сергеевна.

— Да-да, конечно, — кивает Нелли Робертовна. — Ну, как, Марусенька, тебе лучше?

— Да. Лучше… — Майя старается двигаться как можно меньше и не привлекать к себе внимания. И только после паузы, во время которой слышен только негромкий стук вилок и ножей, решается спросить: — Откуда здесь этот портрет?

— Как? — удивляется Олимпиада Серафимовна. — Разве твоя мать никогда не упоминала о том, что ее писал великий Эдуард Листов?

— Нет, — краснеет Майя. Мама даже никогда не упоминала о том, что была с ним знакома.

— А вот мы все знаем, что это его великая любовь, — Олимпиада Серафимовна явно говорит это, чтобы уколоть ту, ради которой муж с ней развелся. — Эдуард это как раз и не скрывал. Правда, никогда не рассказывал подробности…

— Мама!

— А что я такого говорю? Разве не правду?

— У Егора это, по крайней мере, от наивности, а у тебя от чего? — вздыхает и морщится Георгий Эдуардович. — От жестокости? Мы все только догадываемся, что мой отец был сильно влюблен в женщину на портрете в розовых тонах, потому что это лучшая его картина. Это любовь не столько мужчины, сколько художника. Он сам мне как-то пытался объяснить, что существует любовь на одну картину.

— Да, тут видно настоящее чувство, — кивает Наталья Александровна. — Но и дети от этого получаются настоящие, а не нарисованные.

Настя внимательно следит за лицом тети Нелли, потом пытается перевести разговор на другую тему:

— Эдик, кажется, очень хотел познакомиться со своей… тетей. Во всяком случае, он так долго меня расспрашивал, когда приходит поезд, во сколько, какой вагон, какое купе. Ведь содержание телеграммы ни для кого не было секретом. Я, кстати, и расписалась в получении. Правда, правда, он очень интересовался своей родственницей!

— Не похоже это на нашего Эдика, — улыбается Олимпиада Серафимовна.

— Очень даже похоже, — кидается в бой Вера Федоровна. — На самом деле он мягкий, чуткий, добрый человек. Да-да! Чуткий и добрый! А карточные долги — это признак породы.

— Вера! — снова одергивает ее Георгий Эдуардович. — Да замолчи, наконец!

Майя почти не слышит продолжение разговора. Что они такое сказали? Маму любил Эдуард Листов? Он написал ее портрет? Разве они были знакомы? А как же папа? И почему никогда ни слова об этом человеке, о великом художнике? Что здесь такого постыдного, если он писал мамин портрет?

Майя понимает, что здесь скрыта какая-то тайна. Теперь она непременно должна задержаться в этом доме и узнать все подробности. Роман ее матери с великим Эдуардом Листовым волнует, будоражит ее воображение. Что-то Наталья Александровна сказала о детях. При чем здесь дети? Они что думают, будто ее мама и Эдуард Листов…

— Марусенька, ты совсем ничего не ешь, — ласково говорит Нелли Робертовна. — Не вкусно?

— Спасибо, все очень вкусно.

Она как-то даже забыла о предупреждении медсестры. Нет, эти люди не похожи на тех, кто может желать ее смерти. Все такие добрые, милые, участливые. И что она им сделала плохого?

— Ты не хотела бы ознакомиться с завещанием своего отца? — спрашивает вдруг Нелли Робертовна, и мгновенно за столом наступает зловещая тишина.

— Я… Разве это надо? — пугается Майя.

— Ты, должно быть, думаешь, что отец был по отношению к тебе несправедлив. Извини, я читала некоторые его письма. Но теперь он вполне искупил свою вину, потому что…

— Я хочу прилечь. Если можно.

— Девочка устала, разве ты не видишь, Нелли? Она еще очень слаба!

— Ма шер, дайте ребенку прийти в себя.

— Дорогая моя, тебя проводить?

Женщины суетятся, пока наследница не заинтересовалась волнующей всех темой завещания. Пусть еще некоторое время побудет в неведении. Может быть, что-то и изменится.

В комнату на первом этаже Майю провожает Ольга Сергеевна, она же оправляет постель, задергивает занавески, чтобы не мешал свет. И все кружит, кружит по комнате, словно паутину плетет. А потом спрашивает осторожно:

— Ну, как? Хорошо? Удобно?