Святая Русь - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Балашов cтр.№ 324

Васька рысил во главе своего десятка, а семья его ехала на телеге в обозе. О том, что идут против Тимура, узналось только в пути.

Железного Хромца думали ловить на переправах через Яик, но тот обошел ханское войско, и теперь они двигались наперегонки вдоль Волги, иногда сближаясь для мелких стычек и вновь расходясь. Тохтамыш ждал резервов, ждал подхода русских ратей суздальских князей, Семена и Василия Дмитричей, и потому не вступал в бой. Когда на Кондурче стали выстраивать полки к бою, непонятно было, кто кого настиг. Еще перед самым сражением Васька смотался в обоз, поглядел, надежно ли укрыты жена с сыном. Наказал, коли начнут стрелять, лезть под телегу и укрыться кошмами, торопливо расцеловал свою отяжелевшую супружницу – Фатима повисла у него на плечах, будто почуяла беду, – чмокнул черноглазого своего отрока и ускакал, не ведая, что видит своих в последний раз.

В этот день он скакал в бой с твердым желанием победить, тем паче что ему было обещано в случае победы вожделенное место сотника, а сзади оставались любимые жена и сын.

Доскакав до своего десятка, Васька торопливо проверил, все ли ладно у ратников, наказал держаться в сражении ближе к нему и, услышав протяжный свист, призывающий к бою, поскакал вперед в сжимающейся массе вооруженных воинов, не видя ничего перед собою и только слыша, как рев ратей и дробный конский топот пронизывает его всего, так что начинают шевелиться волосы на голове и сохнет во рту. Вот сейчас, сейчас! Протяжный нечеловеческий стон повис в воздухе: сшиблись! Конница редко рубится лоб в лоб, чаще кто-нибудь после перестрелки бежит, поворачивая коней, но тут те и другие рубились, не уступая, и только дикое ржание раненых лошадей, да чей-нибудь стон, да сдавленный зык умирающего врывались в эту жуткую, полную сабельного скепания и треска гнущихся копий напряженную тишину.

Первые ряды пали, Васька оказался перед окольчуженным гулямом, которого долго не мог достать саблей. Тот то закрывался щитом, то рубил, и тогда лезвия сабель скрещивались с жутким утробным скрежетом и звоном. Он уже почти одолел, и даже ранил гуляма, и даже предвкушал, как снимет с того дорогую броню, но напор ихней конницы вдруг ослаб, справа и слева образовались пустоты, и опомнившийся Васька, едва уйдя от взвившегося аркана, поскакал догонять своих. Тохтамыш перебрасывал конную лаву с правого Тимурова крыла на левое, и они проходили боком под окопавшимися пешими кулами противника, осыпаемые дождем стрел.

Здесь атака захлебнулась тоже, хотя Васька видел уже близь себя вражеского воеводу в чешуе, с серебряным зерцалом на груди и в низкой круглой мисюрке, украшенной по обводу золотою арабскою надписью. Сближался и уже гадал, как искуснее рубануть, чтобы достать до горла, закрытого кольчатою бармицей. Но лава опять отхлынула, и наученный прежним опытом Васька постарался теперь не остаться назади.

Окровавить саблю ему пришлось, когда их полк ударил на сулдузскую тысячу. Прорвавшись сквозь ливень стрел – отступить было бы и некуда, задние напирали на передних, – они скоро взялись за клинки. И тут уже стало ни до чего! Первый повалился ему под ноги, но ни остановиться, чтобы снять платье и доспех, ни даже подобрать оружие было нельзя. Он достал-таки второго и вдруг понял, что враги бегут. Бегут, падая и заворачивая коней. Был пьянящий миг победы и даже погони, когда они изливались, как вырвавшаяся раскаленная струя, в прорыв Тимуровых войск, и вот оно, вот! С трудом усмотрев троих из своего десятка, Васька круто осадил и начал заворачивать жеребца. Маневр был ясен ему до приказа: следовало зайти в тыл главной Тимуровой рати и разгромить ее, убив самого Железного Хромца, а тогда ничто не спасет чагатайскую рать от уничтожения!

Близко от него во главе своего поредевшего тумена проскакал Тохтамыш, издали видный по узорному доспеху и ханскому бунчуку. Гулямы Тимура стройно поворачивали свои тоже значительно поредевшие ряды, собираясь драться до конца… Еще один напуск!

И в этот вот миг Тохтамыш, не ведая того, что он почти победил, повернул в степь. За ним поскакали его эмиры, полк богатуров и вся остальная рать, ломая ряды и поворачивая коней. Над холмом, где стоял Тимур, победно гудели воинские трубы, гремели литавры, а они, они все скакали, отпустивши поводья, уходя в степь за своим поверженным повелителем.

Васька мчался, еще ничего не понимая, видя перед собою только спины бегущих, как вдруг его словно обдало варом: Фатима! Он натянул поводья, повернул было, но за ними скакала ровная череда Тимуровых гулямов, и угодить он мог только в плен, а что такое плен в Мавераннахре, Васька знал слишком хорошо. Поэтому, сжав зубы, с закипающими слезами в глазах, кинулся догонять своих, которые вместо того, чтобы победить или умереть в бою, скакали теперь, почти не оглядываясь, вослед за своим перетрусившим предводителем…

В Сарай явилась горстка измученных беглецов, и ежели бы Тимур пустился вослед Тохтамышу, он, верно, без боя овладел бы столицею Золотой Орды.

Дома Ваську встретил увечный воин и его измученная частыми родами, работой и постоянным недоеданием постаревшая жена с кучей черномазых ребятишек.

– Нам съезжать? – спросил однорукий татарин, привыкший к полной ненужности своей.

– Почто?.. Живите! – разрешил Васька, махнув рукой.

В юрте ему отгородили занавесью чистый угол, куда иногда заползали малыши, тараща на него круглые глазенки. Васька, когда не было службы, часами лежал на кошмах, думал, вернее, не думал ничего… К тестю он сходил только раз, выслушал тихие укоризны разом состарившегося сотника (у него на Кондурче погиб сын): мол, не надо было брать Фатиму с собою!

– Сама захотела… – ответил Васька, понимая, что сама не сама, а виноват все-таки он, уже тем виноват, что не погиб, а ушел от смерти. Покивал головою, выслушав ворчливое: «Заходи когда», – и более так ни разу и не зашел, да и его, по чести сказать, не звали.

Он пытался разузнать, нельзя ли выкупить полон. И тут толку не было. Тохтамыш выкупал мужчин, воинов. На женщин и детей у него попросту не было достаточно средств, да и кому нужны были чужие вдовы и жены, чужие девки, ставшие чьими-то наложницами и давно проданные в гаремы Самарканда и Бухары, ежели не дальше куда! Лежа на кошмах, он все вспоминал и вспоминал Фатиму, ее тугие кулачки, ее крепкие груди, все ее юное, преданное ему тело, и то, как чисто она вела дом, как блистала юрта при ней, как лучилась начищенная песком и кислым молоком медная посуда, как весело сбивала она кумыс в кожаном бурдюке… Порою кричать хотелось ему, вспоминая свою несложившуюся, правильнее сказать – сложившуюся, но оборванную семейную жизнь… И где она сейчас? И с кем? И кого будет считать отцом его черноглазый малыш, который уже выучил от него три русских слова: «тятя», «матка», «млеко»… А тот, второй, которого или которую Фатима должна была вскоре родить?

Он почти не спал ночами. То вдруг вспоминал русскую полонянку, покончившую с собой на берегу Джейхуна, и думал, что, останься она жить, все бы пошло по-другому в его судьбе. Он бы и вовсе пропал, кабы не служба, кабы не нужда являться каждый день в сторожу к ханскому дворцу, хотя о Тохтамыше теперь думать он мог только с тяжелым презрением. На всяком месте будучи, человек, муж, воин обязан уметь делать дело, за которое он взялся, хорошо. Не умеющему держать секиру в руках не стоит плотничать, а не умеющему побеждать не стоит руководить ратями. «Сотник из него бы получился! Сотник! – бормотал иногда Васька себе под нос. – Сотник, и не более того!»