Свекровь дальнего действия - читать онлайн книгу. Автор: Люся Лютикова cтр.№ 41

— Какого факультета? — полюбопытствовала я.

— Высшей математики и кибернетики.

Я восхищенно присвистнула. В ответ собеседник грустно улыбнулся.

— Мне прочили блестящее будущее. Мать не могла нарадоваться, она верила, что я стану самым молодым доктором наук в истории университета. Я бы им и стал, если бы не попал в психиатрическую больницу имени Кащенко перед самой защитой докторской диссертации. Заведующий кафедрой начал вставлять мне палки в колеса, придрался к формальному пустяку и не допустил к защите. Это был конец света! Мне тогда и в голову не могло прийти, что он элементарно вымогает взятку. Я ведь совсем не разбирался в жизни, в людях, в отношениях! Вокруг меня плелись интриги, а я, наивный дурачок, ничего не замечал и ни в чем не участвовал. За что и поплатился нервным срывом.

Я кивнула: всё как по учебнику. Вундеркинды часто оказываются не готовы к реальной жизни, первая же трудность выбивает их из колеи. Как же, они привыкли быть первыми, привыкли к всеобщему восхищению и обожанию, а когда надо поработать зубами и локтями, смириться со вторым местом или проглотить поражение, вот тут юные гении ломаются. Они, как тепличные растения, не переносят сурового обращения, у них нет навыков борьбы за существование и опыта взаимодействия с неприятными людьми.

Вообще у вундеркиндов самое слабое место — это общение. В детстве они редко играют со сверстниками, поскольку всё свободное время развивают талант. В школе они учатся по ускоренной программе, перескакивают через класс и не успевают завести друзей. Поступив в пятнадцать лет в институт, они оказываются в компании двадцатилеток, которые смотрят на них, как на диковинных заморских зверушек, и уж конечно не приглашают на студенческие попойки.

У гениев нет друзей, первой влюбленности и всего остального, что так важно для любого человека. Часто подростковый кризис догоняет их к тридцати годам, он плавно перетекает в кризис среднего возраста, и бывших вундеркиндов накрывает лавиной эмоциональных переживаний. Многие впадают в глубочайшую депрессию, уходят из социума, спиваются…

— Когда я вышел из психушки, мое место на кафедре уже заняли, — вспоминал Рудольф Сергеевич. — Формально закон был на моей стороне, я мог бы обратиться в суд и добиться восстановления на работе, но я предпочел гордо уйти. Устроился кочегаром в котельную, тогда это было даже модно, многие диссиденты так делали. Вот только диссиденты писали стихи или рисовали картины, а я полностью забросил науку. Нет, сначала я еще ходил в Ленинку, читал научные журналы, но вскоре мне стало скучно. Я обрел смысл в простых вещах: еде, выпивке, дружеских посиделках. Сам не заметил, как моя котельная превратилась в притон для местных «синяков». С работы меня погнали, я целыми днями квасил на кухне с друзьями-алкоголиками, квартиру разменял на комнату, потом и комнату продал, куда дел деньги — не помню, наверное, пропил… Выяснилось, что жить на улице не так страшно, как это кажется на первый взгляд. Ко всему привыкаешь — к нищете, голоду, презрению окружающих. Только к холоду я привыкнуть так и не смог, но спасало метро, там всегда тепло. А вот тюрьма — это действительно страшно, меня посадили за грабеж, сказали, что я украл сумку у женщины, но я этого не помню. Может, и не крал, просто ментам надо было найти крайнего и закрыть дело…

Я грустно кивала в такт его словам. «От тюрьмы да от сумы не зарекайся» — в нашей стране эта поговорка актуальна во все времена. И если при социализме пойти с «сумой» по миру было довольно проблематично, потому что государство насильно устраивало граждан на работу и давало место в общежитии, то при демократии оказаться на улице — раз плюнуть.

— Но ваша мама… — начала я.

— Моя мама, — перебил собеседник, — своей жизнью задала нам, детям, необычайно высокую планку. Мы все: Ева, я и Альберт, — понимали, что никогда не дотянем до ее уровня. Она ведь родилась в глухой провинции, в маленьком белорусском селе. На всю школу был один учитель, а мать, когда приехала в Москву, поступила в Университет без всяких репетиторов и подготовительных курсов, представляете? Она безумно талантливый человек. И очень удачливый. Всё, за что она берется, обречено на успех. Где это видано, чтобы стихами можно было зарабатывать на жизнь, да еще содержать кучу родственников? А ей это легко удается. Конечно, у матери много врагов, ей завидуют, ее даже ненавидят. Ненависть началась еще в детстве. Односельчане видели, что она другая, что она лучше, выше их, и от бессилия, что им никогда не стать такими же, они решили ее наказать. Знаете, Танечка, ведь ваша свекровь родилась от изнасилования. Может, поэтому ей выпала такая тяжелая судьба?

— Подождите, — проговорила я в полнейшем изумлении, — Ева Ивановна родилась от изнасилования? А я слышала, что там случилась какая-то романтическая история в духе «Ромео и Джульетты».

— Да, такова была легенда, но когда я ребенком гостил у бабушки в селе, случайно узнал правду. Мать изнасиловали в шестнадцать лет, мне больно об этом говорить. Милиция почему-то не завела уголовное дело, а бабушка почему-то не настаивала. В этой истории много загадок…

Да уж какие тут загадки! Любому человеку ясно: чем дальше от Москвы, тем безнадежнее искать у местных властей защиту и справедливость. Дело не завели, потому что не захотели утруждать себя лишней работой. А бабушка не настаивала, потому что тогда колхозное руководство просто не выписало бы ей зимой дрова и она с детьми замерзла бы насмерть в своей хате.

— Все-таки я считаю, что вам надо показаться маме на глаза, — сказала я.

Рудольф Сергеевич покачал головой.

— Никогда!

Как я ни уговаривала, он был непреклонен. Устав убеждать упрямого старика, я решила, что это, в конце концов, не мое дело. В каждой избушке свои погремушки. Попрощавшись со сторожем и собачками, я поспешила в обратный путь в Москву.

Хотя время было позднее, я решила на минутку заглянуть к Сергею Чижову. Мне не терпелось рассказать ему, куда делись деньги Евы Ивановны. Мужчина должен знать: несмотря на то, что они были в ссоре, мать ради спасения его жизни отдала все сбережения, до последней копеечки. Возможно, это вызовет у Сергея еще большее чувство вины, зато наконец-то принесет определенность. Я твердо убеждена: человек должен знать правду, какой бы тяжелой она ни была.

Я набрала номер квартиры на домофоне и, по обыкновению, приготовилась к долгому ожиданию. Однако Чижов ответил быстро:

— Кто там?

Обрадованная, я зачастила:

— Сереж, привет, это Люся. Впусти меня, есть важная информация.

— О, боже, это ты?! — в ужасе вскричал Сергей. — Опять?

Я даже обиделась. В конце концов, я не заслужила такого тона, это просто невежливо. Но я не стала читать нотации, просто повторила:

— Есть важная информация.

Однако Чижов не торопился открывать дверь.

— Слушай, Лютикова, скажи честно — ты клинья ко мне подбиваешь?