Война Цветов - читать онлайн книгу. Автор: Тэд Уильямс cтр.№ 173

— Отвечу, как ты: я надеялся, — пожал плечами Тео. — Времени думать у меня не было. Просто я вспомнил, как Дауд говорил, что между подмененными детьми существует особого рода связь. Я это не очень-то понимал, но и выбирать было не из чего. И потом я подумал: пусть уж лучше я достанусь русалке, чем этому мертвяку.

— Быстрая смерть в огне или медленная под водой, — задумчиво произнес Пуговица. — Говорят, что пленники русалок начинают любить их до того, как умрут. Слишком много разговоров о смерти, — покачал головой он. — Расскажи лучше о своем мире — у нас как-никак праздник! Последние дни я провожу слишком много времени со своими соплеменниками, при всей моей любви к ним. Расскажи о мире, счастливо избегнувшем страшной участи, о которой он даже не подозревал.

— Да уж, надеюсь, что эта участь его миновала — не хотелось бы, вернувшись, угодить в какое-нибудь средневековье. Но сначала еще один вопрос. Я вот чего не понимаю: ты сказал, что гоблины созрели для восстания, и единственным, что удерживало их под игом Цветов, был этот договорный жезл. Почему ж его раньше никто не сломал? Почему это только тебе пришло в голову?

— Хочешь услышать еще одну гоблинскую сказку? Хорошо — сегодня я ни в чем не могу тебе отказать. Постараюсь рассказать покороче. Ответ, казалось бы, прост. Прежде всего, очень немногие гоблины знали, где этот жезл хранится. Мы предполагали, что он спрятан в каком-нибудь глубоком, хорошо охраняемом склепе. Мы не думали, что цветочные лорды так мало знают нас и так мало опасаются, что не понимают всей важности данного нами священного слова — обещания наших предков, записанного рунами на жезле. Это Примула сказал мне, где он находится. Для него это, хем, была лишь диковинка, на которую он случайно наткнулся в Музее Парламента, изучая историю и право. Когда он много лет спустя упомянул мне об этой вещи, я сразу понял, что это, и у меня зародился план.

— Но кто-то должен был знать — например, гоблин, убиравший музейные залы. Почему его до сих пор никто не похитил? Почему его сломал именно ты?

Пуговица помолчал.

— Стыдно признаться, но до меня на это никто не осмелился. Да, кто-нибудь, возможно, и знал, но никто не хотел платить жизнью за нарушение договора.

Тео не понял его. Ему не верилось, что гоблины, такой, казалось бы, непокорный народ, так долго мирились с рабством из страха, что кто-то из них умрет во время восстания. Он не мог забыть диких воинов на Васильковой площади, спокойно целящих в черные, пикирующие на них с неба тени.

— Ну, довольно об этом, — сказал Пуговица. — Я пользуюсь своей привилегией почетного гостя и прошу тебя рассказать мне о своем мире. Расскажи что-нибудь забавное, чтобы я посмеялся.

— Постараюсь. — Тео отогнал прочь мысли о войне и драконах, вспоминая все дорогое для себя в мире, куда собирался вернуться. Поймет ли Пуговица, в чем юмор истории про Джонни Баттистини, который наелся чудесных грибов и угнал фургончик с мороженым?

Он рассказал, и Пуговица, кажется, понял.

Было уже, наверное, около полуночи, когда он собрался уходить. Пуговица тоже встал и заключил его в жилистые объятия — такого Тео никогда еще не испытывал.

— Мне будет недоставать тебя, Тео. Знакомство с тобой доставило мне большую радость.

— Не спеши вычеркивать мой адрес из своего ежедневника. Я еще думаю.

— Ну-ну. — Желтые глаза Пуговицы смотрели, не отпуская. — Я верю: где бы ты ни был, немножко гоблинской музыки всегда будет с тобой. Ступай с миром, Тео Вильмос.

— Это мне нравится больше, чем то, что ты сказал в нашу предыдущую встречу. Помнишь? Что нам не гарантируется ничего, кроме последнего вздоха.

— Да, что-то вроде того. Спокойной ночи.

Никто не ждал его у башни. Кумбер и Кочерыжка давно отправились спать — Тео так и не понял, как это у них получается, — но на берегу горело достаточно костров, не говоря уж о звездах, чтобы с легкостью найти дорогу обратно. Что-то из сказанного Пуговицей не давало ему покоя. В другую ночь Тео выкинул бы это из головы, но сейчас он был трезв как стеклышко, потому что не пил ничего, кроме чая. Кроме того, мысли о Пуговице отвлекали его от собственных, весьма запутанных планов.

«Я эльф, но мыслю как смертный — так кто же я? И зачем устраивать прощальный пир, если я еще ничего не решил?» Он чувствовал чуть ли не ностальгию по счастливому невежеству прошлого. «Почему Пуговица назвал на прием, устроенный в мою честь, кучу диких гоблинов, которых я даже не знаю? И еще. Гоблинская манера выражаться, конечно, очень своеобразна, но почему Пуговица сослался на свою привилегию почетного гостя?»

Ведь если пир устроили ради Тео, почетным гостем полагается быть ему?

И тут все внезапно стало на место — и всеобщая сдержанность, и странные реплики Пуговицы. Он сказал, что история жезла — это гоблинская история. А стало быть, в ней имеются недомолвки. Он все сказал честно, а Тео не понял. «Никто не хотел платить жизнью за нарушение договора» — вот его подлинные слова. Тео думал, что он говорит о гоблинах, погибших во время восстания, но он говорил о себе самом. И эти белые одежды. Не святой в окружении учеников, а приговоренный, которому воздают почести его палачи.

Тео побежал назад со всей доступной ему быстротой, но нашел башню запертой, а верхние окна темными. Он забарабанил в дверь кулаками, но никто ему не ответил. В конце концов из другого строения вышел старый Щеколда, вытирая глаза — то ли спросонья, то ли от слез. Поняв, о чем толкует обуреваемый горем Тео, он попытался увести его обратно в палатку.

— Ничего не поделаешь. Закон есть закон. Пуговица знал об этом и поступил наилучшим образом. Он, великий герой, навсегда останется в нас.

Но Тео это не утешало, и уходить он не желал. Ему казалось, что его одурачили, хотя, если честно, он сам дурачил себя. Он чувствовал, что попрощаться ему так и не дали. Щеколде пришлось кликнуть на помощь еще полдюжины гоблинов и эльфов, включая незнакомого Тео огра, чтобы насильно доставить буяна в палатку к Поппи.

Единственным, что хоть немного смягчало боль, была мысль о том, что для Пуговицы так было легче — меньше на одно слезливое прощание, на одного собеседника, который требует невозможного.

Поппи, дитя жесткой культуры и безжалостного семейства, не пыталась подсластить пилюлю: она знала, что яд может выйти только вместе с потом. Она молча обнимала рыдающего, стонущего Тео, пока он наконец не уснул.

Как только рассвело, он отправился к Караденусу Примуле, и тот пригласил его в свою палатку — еще более скромную, чем у Тео, и в то же время казавшуюся роскошной. Цветы, очевидно, умели приспосабливаться и к простому образу жизни: у Примулы, как и у Пуговицы, даже простой ковер выглядел словно трон.

Он долго выслушивал взволнованную речь Тео и наконец остановил его, подняв тонкую руку.

— Послушай теперь меня, Тео Вильмос. Мы многим тебе обязаны, но только не этим. Будь это даже возможно, я не смог бы удовлетворить твою просьбу. У меня нет такой власти. У меня ее вообще теперь нет — по крайней мере той, что дается по праву рождения. Все еще, возможно, вернется — у нас, Цветов, есть еще кое-какие ресурсы, и я не верю, что мир перевернулся раз и навсегда, как думают многие, — но я, даже вернув себе какие-то привилегии, не стал бы пытаться что-то менять. Пуговица сам сделал свой выбор, зная заранее, что его ожидает — как в случае победы, так и в случае поражения. Таковы были его воля и его желание. Но самое главное, Тео, в том, — Примула на мгновение опустил глаза, — что уже слишком поздно. Он мертв. Минувшей ночью его соплеменники предали его смерти.