Приютки - читать онлайн книгу. Автор: Лидия Чарская cтр.№ 26

Мать Дорушки Ивановой, рыхлая добродушная толстушка лет сорока, принесла несколько сладких пирожков, спеченных ею на барской кухне.

Пирожки вместе с леденцами и пряниками тотчас же исчезли в глубоком кармане Дорушки.

— Что ж ты, ягодка, кушай со Христом… Чего прячешь! — певучим голосом уговаривала Аксинья дочку.

— Маменька, голубушка, погожу я… Одной-то скушать не больно сладко. С Дунюшкой, с подружками поделюсь… — зазвучал ей в ответ милый голосок девочки.

— Ну, господь с тобою, как знаешь, как знаешь! — любовно глядя на свою любимицу и лаская прильнувшую к ней стриженую головку, роняла Аксинья. Знала она привычку дочурки делиться каждым кусочком с подругами, и сжимается сердце Аксиньи за ее милую Дорушку.

— Трудно будет ей прожить свой век такой добренькой да хорошей! — раздумывает кухарка. — Не дай господь, помру я рано; что будет с Дорушкой? Спасибо еще в приют определили господа, все лучше. Мастерству выучится, не помрет без куска хлеба! — И пуще ласкает Аксинья любовно прильнувшую к ее полной груди милую Дорушку.

А на соседней скамейке бойкая Оня Лихарева рассказывает что-то, размахивая руками, своему отцу, сторожу при казенных дровяных складах Илье Лихареву.

— Вот уморушка-то, тятя, кабы ты видел только! Он от нее — она за ним… Он ровно заяц, она-то волчицей… Гоп-ля, гоп-ля — чуть не по колено-то снегу! Знатно выкупалась! Что и говорить! — И Оня сдержанно смеется, прикрывая рот одной рукой и запихивая в него в то же время другой кусок медового пряника.

— Ах, баловные! Ах, баловные! Вот бы, кажись, срезал я хорошую прутину, да прутиной-то вас, баловные! Узнали бы, как над благодетельницами смеяться! — шевеля сивыми усами и улыбаясь помимо воли, шепчет Илья Ильич, смягчая свой грубый голос.

— Да какая же она благодетельница, тятя, что ты! Она — Пашка! — громче смеется Оня.

— Тес! Что ты! Молчи, непутевая! Еще услышит кто! — испуганно машет рукой на свою любимицу отец.

— Это они про котят давешних! — соображает Дуня, подхватив чутким детским слухом Онин рассказ.

Дуня принадлежит к числу тех приюток, которых никто не навещает.

С непонятной ей самой завистью смотрит девочка на тех счастливиц, которые хотя бы однажды в неделю могут видеть своих близких и кровных, поверять им свои маленькие приютские радости, горести и дела. Вот скромно в уголку у печки сидит более чем бедно одетая бабушка Оли Чурковой. Про нее говорят, что она нищая, побирается Христовым именем, а все же видно сразу, что дорога она своей внучке Оле. Малютка Оля прильнула к иссохшей груди бабушки, не замечает ее ветхих лохмотьев, ее убогого вида и ласкает и милует ее.

Дуня так задумалась, глядя на чужую радость, что не расслышала, как Дорушка, сидевшая совсем близко от ее уголка, оживленно заговорила, прижимаясь к матери.

— Вот она, мамочка… Видишь? Дунятка моя! Тихонькая она! Грустненькая! Скучает по деревне… Позови ее, мамочка! Приласкай. У нее ни тяти, ни мамы… Тятю под машиной смололо. Бабушка померла. Можно ее к нам подозвать, мамочка?

— Зови, Дорушка, зови! Надоть пригреть сиротку! — очень охотно согласилась Аксинья.

И уже через минуту после этого Дуня совсем неожиданно для себя очутилась подле рыхлой, толстенькой женщины, между нею и Дорушкой.

Аксинья гладила Дунину головку, прижимала девочку к себе и говорила своим теплым певучим голосом:

— Сиротинушка ты моя болезная! Ишь ты злосчастненькая! Ну, господь с тобой. С Дорушкой дружи — вот тебе и сестричка… А я, так и быть, по праздникам и тебя в нашу компанию приглашать стану. Все ж не так горько-то будет, не одна, ладно ль так-то? Будешь приходить, Дунюшка?

— Буду! — робко и смущенно прозвучал в ответ тихий Дунин голосок. И как-то легче и радостнее становилось на сердце одинокой девочки.

После свиданья с родными и дневного чая приютки шли в залу, бегать и резвиться вплоть до самого ужина, по обыкновению праздничных дней.

Тетя Леля устраивала для них бесконечные игры с пением, хороводами, привлекая к участию старших и средних воспитанниц.

Особенно любили девочки веселые, шумные игры вроде «гусей-лебедей», «коршуна», «кошки и мышки» и «золотых воротец».

— В коршуна! Тетя Леля! В коршуна! — кричали малыши на разные голоса.

— Васса Сидорова! Коршуном хочешь быть? — предложила надзирательница.

— Хочу! Хочу! — с готовностью отзывалась Васса.

— А я наседкой! — заявляла толстенькая и подвижная, как ртуть, Лихарева.

— Будь по-твоему! Ну-с, детки-цыплятки, живо становитесь за наседкой-маменькой! — командовала тетя Леля.

А у самой, как у ребенка, разгорались глаза и на худых желтых скулах проступал румянец удовольствия. Добрая горбунья заранее наслаждалась мыслью потешить своих ребяток.

— Ну же, скорее, дети!

Васса со всего размаху «плюхнулась» на паркет среди залы и, взяв карандаш, имевшийся всегда у тети Лели, стала делать вид, что копает в полу ямку.

Оня Лихарева, растопырив руки наподобие крыльев наседки, встала во главе целого отделения малышей, державшихся за концы передников одна за другою, длинной узкой шеренгой.

— Коршун, коршун, что ты делаешь? — звонким голосом вопрошала Вассу Оня.

— Ямочку копаю! — слышался ответ последней.

— На что тебе ямочка?

— Иголочку ищу!

— На что тебе иголочка?

— Мешочек сшить!

— На что тебе мешочек?

— Твоих деток сажать!

С этими словами Васса вскочила и метнулась на вереницу «цыплят»…

— Ай! — дружным визгом огласилась зала.

Оня ловко завернула в сторону и загородила путь Вассе к «ее детям», держа растопыренными руки.

— Ай! — снова завизжали «цыплята» неистовым визгом.

— Оня! Не зевай! — поощряла с пылающими щеками и счастливо возбужденным лицом девочку тетя Леля.

Завязалась веселая возня… Васса металась по зале, кидалась то в одну, то в другую сторону и старалась во что бы то ни стало выхватить из длинной вереницы «наседки» хотя бы одного «цыпленка». Но ловкая, быстрая, разрумянившаяся, как персик, Оня не зевала. Тщательно охраняя своих «деток», она тоже кидалась вправо и влево, предупреждая каждое движение «коршуна».

Визг, хохот и крики «цыплят» доходили до неистовства.

Вдруг неожиданно изловчилась Васса; «нырнув» под рукою Они, она рванулась с неописуемой быстротою и схватила находившегося в самом конце вереницы самого маленького цыпленка — Олю Чуркову.

— А-а-а-а! — не своим голосом на высокой пронзительной ноте закричала Оля.

— А-а-а-а! — глухо вторил ей с порога чей-то отчаянный, полный трагизма крик.

Головы играющих детей и всех находившихся в зале повернулись в ту сторону, откуда несся этот вопль.