– И ты никогда не уходишь отсюда?
– Ухожу, когда приходят ветры.
– И куда ты тогда отправляешься?
– Туда, куда меня ведут.
Они расстались. Уолтер приободрился, он давно уже не испытывал такого душевного подъема. Джинн не только показал ему дорогу, но и вдохнул в него незнакомое доселе ликование, не походившее ни на одно чувство, которое Уолтер когда-либо испытывал. Ему было знакомо удовольствие, вызываемое пением христианских гимнов, своеобразный религиозный экстаз. Он знал упоение от выкованного доброго меча. Он знал счастье, наполнявшее душу при мысли о том, что у него есть приемный отец, искренне привязанный к своему сыну. Однако новое чувство отличалось от них. Оно походило на опьянение, словно Уолтер выпил чашу чая из счастья, которое распространилось на каждую клеточку тела, проникнув вглубь и напитав собой даже самую душу.
Той же ночью юношу остановили разбойники, пока он пробирался по узкому горному перевалу. Едва услышав тайное слово, они растворились в темноте с воплями ужаса. Один из них даже выронил второпях сумку с финиками. Уолтер с огромным удовольствием съел их на завтрак на следующее утро.
В один прекрасный день он подошел к воротам Иерусалима. Проталкиваясь через толпу, Уолтер добрался до мастерской своего отца и вошел.
Снова увидев сына, кузнец побелел и выронил железные клещи, с грохотом ударившиеся о каменный пол.
– Уолтер, сын мой, ты ли это?
– Я, отец.
– Где же ты был?
Уолтер представлял себе это мгновение с того дня, как его наконец выпустили из крепости ассасинов. В голове кружились дюжины возможных объяснений и оправданий. Он отдавал предпочтение леденящей кровь истории о том, как его захватил в рабство капитан корабля и заставил, надрываясь, грести вместе с другими. Но теперь, глядя в лицо отца, Уолтер обнаружил, что не в силах лгать. По крайней мере о том, где его держали все это время.
– Меня похитили, отец. Меня похитили ассасины. Они забрали меня в свою крепость. – Уолтер вспомнил испытания, через которые ему пришлось пройти, и, не выдержав, разрыдался. – Они бросили меня в темницу под залом, и я жил на объедках и грязной воде, бегущей по стенам.
Пью обхватил юношу за плечи и с беспокойством оглядел его с головы до ног, выискивая возможные раны.
– Тебя много били, сын мой? Они пытали тебя? Как тебе удалось сбежать и зачем тебя похитили?
– Я не знаю, зачем понадобился им, потому что, в конце концов, они меня сами отпустили. Боюсь, у ассасинов действительно были какие-то планы на мой счет, но по какой-то причине я им так и не пригодился. Может, они хотели отправить меня куда-нибудь с сообщением или заставить ковать мечи. Я этого так и не узнал.
– Но они не причинили тебе вреда?
– Они не тронули меня и пальцем, но…
Пью крепко прижал к груди приемного сына.
– Да-да, это было чудовищным испытанием для разума, невыносимым. Оказаться в темнице! Мой бедный сын, я понимаю, что ты теперь почти взрослый мужчина, но для меня ты навсегда останешься ребенком. Ты, должно быть, верил, что скоро умрешь и мы больше никогда не увидимся! Я понимаю, ты еще немного не в себе от перенесенных страданий. Так плачь, сын мой, плачь. Не думай о том, что такое поведение не подобает мужчине, стоящему перед собственным отцом. Отец все понимает. Дух так же уязвим, как и тело, страдания разума столь же тяжелы, как и физические муки. Я все понимаю. – И он снова крепко обнял сына.
Уолтер отстранился, чувствуя себя виноватым. Ему не хотелось обманывать доброго оружейника, и вместе с тем не мог сказать ему правду. Она убила бы Пью. В буквальном смысле. Потому что Уолтер был уверен, отец не позволит ему ради него совершить убийство. Он скажет: «К черту этих ассасинов, пусть попробуют добраться до меня» – и не позволит сыну исполнить задуманное.
Поэтому юноша умолчал о том поручении, которое ему дали ассасины, надеясь, что они никогда не появятся, чтобы заставить его исполнить обещанное. В конце концов, человек, который им нужен, может преждевременно скончаться от болезни или старости, а то и погибнуть на войне. Его может заколоть разбойник на улице. Со временем может случиться все, что угодно.
– Ничего, отец, по крайней мере, теперь я дома. – Он стащил грязную, покрытую красной пылью тунику и продолжил: – И готов взяться за дело. Я соскучился по своей работе у горна. Ты совсем забросил мехи. Давай-ка я… – Уолтер склонился к кожаным мехам и вскоре раздул такой жаркий огонь, что пламя стало не желтым, а обжигающе белым. – Давай лучше быстрее забудем о том, что было. Кстати, что на ужин?
Старый оружейник пристально вгляделся в черты сына, а затем произнес:
– Вареные красные луцианы. Ты их любишь.
– Обожаю, отец. Я мечтал о вареной рыбе, сидя в той жуткой крепости. Мне не давали ничего, кроме сушеной козлятины.
– Тогда поешь омаров и моллюсков, есть еще креветки, пойманные в Красном море…
Уолтер рассмеялся, и его слезы высохли.
– Перестань, отец. Ты меня совсем закормишь. Посмотри лучше, моим рукам не терпится взяться за этот меч. Он еще не закончен. Можно мне продолжить работу? Прошу тебя! Душа тоскует по знакомому делу.
Кузнец улыбнулся:
– Работай, мальчик мой. Пойду куплю хлеба – я и сам умираю от голода. С тех пор как ты исчез, я почти ничего не ел, сам не свой от беспокойства. Теперь, когда ты дома, я чувствую, что в животе совсем пусто и рот наполняется слюной. Хлеб, фрукты и халва. Да, можешь сам закончить меч.
Как только отец ушел, Уолтер надел поношенный кожаный фартук и внимательно осмотрел железный прут. Изготовить один-единственный меч – задача не из легких. Его не сделаешь из более-менее годного куска металла. Сначала железную заготовку нарезают на полосы, которые сворачивают в прутья. Их, в свою очередь, раскаляют и скручивают в спираль, которую затем расплющивают молотом. Три таких переплетенных заготовки молот превращает в металлические полосы, покрытые своеобразным узором. Потом оружейник раскаляет их и соединяет в кованый сердечник. И уже этой широкой, длинной железной полоске придается форма меча. Затем для кромки добавляются две стальные полосы с двух сторон, после чего готовый клинок затачивают и полируют.
Его отец неплохо поработал – переплетенные винтом прутья уже расплющены молотом. Стало видно, что эти полосы с красивым лиственным орнаментом превратятся в прекрасный меч. Он взял молот. Тот был привычно тяжелым и удобно лег в ладонь. По телу прошла знакомая волна предвкушения. Уолтер занимался любимым делом – создавал из бесформенного куска металла прекрасное оружие. Остался только звон молота, мерно опускающегося на покорно подающееся железо, лежащее на ровной поверхности наковальни.
Да, это действительно было смертоносное произведение искусства. Уолтер вспомнил слова ассасинов – в предназначении меча трудно усомниться, но это никак не касалось самого ремесленника. Для кузнеца важно одно – является ли законченный клинок прочным, сбалансированным, ровным и будет ли узор на лезвии притягивать восхищенные взгляды. Будущий владелец должен гордиться своим приобретением и любоваться им так же, как бронзовой статуей, или чудесным гобеленом, или картиной, созданной гениальным живописцем. Оружейник тоже может быть гением – в своей области.