“Все это смертная скука”, – говорил Троепольский, когда ему
показывали “телефонную” рекламу, в которой говорилось о “центах за минуту” и о
том, что “ночью дешевле”. И переделывал по-своему, так что в “телефонной”
рекламе не оставалось ни слова о телефонах, и заказчики в припадке восторга
закатывали глаза, и продажи росли как на дрожжах, и придуманные шефом слоганы
цитировались в газетах, на радио и еще черт знает где, а он так и не поехал за
присужденным ему каннским “Львом”, все некогда ему было, и “Льва” получал
Федька!
Самым убийственным было то, что все идеи шефа казались
простыми и аскетичными до идиотизма, ничего не было в них такого, чего нельзя
было бы повторить, разобрать по частям, разложить по полочкам, но вот беда –
разложив, их невозможно было собрать обратно! И повторить невозможно – похоже,
да, похоже, пожалуй, но вот не то, не то!..
“Мы, гении, – говорил Троепольский, – всегда неповторимы”. И
непонятно было – шутит он или нет.
Посмотрим, как ты теперь пошутишь, избалованный скверный
мальчишка! Гений, твою мать!
А Федька подозревал. Давно подозревал, и приходилось
прятаться, улыбаться, хвостом вилять, “отводить подозрения”! Опасность миновала
– больше его подозревать некому. Все остальные “гении”, которых Троепольский
подбирает себе под стать, дальше собственных Макинтошей не видят ничего, и
слава богу!
Сайт искрился и переливался на мониторе, и смотреть на него
было невыносимо. Можно и вовсе не смотреть. Все в порядке. Дело почти сделано.
Бабахнула тяжелая металлическая дверь в отдалении, и
потянуло сквозняком. Паника рухнула откуда-то сверху и почти придавила его.
Стало трудно дышать. Мокрые пальцы поехали по выпуклой спинке компьютерной мыши
и нажали что-то вовсе не нужное.
Кто это может быть?! Охранник?! Что ему надо?! Сотрудники?!
Нет, не может быть, все давно ушли!
Сайт на мониторе горел, как жар-птица из сказки, и пальцы
все промахивались, никак не могли потушить его.
Шаги. Ковер глушит звук, но все-таки слышно. Шаги. Очень
близко. Нет, это не охранник. Это свои.
То есть те, кто работает здесь, какие еще свои! Нет никаких
своих!
Попасться?! Вот так, в последнюю минуту, бездарно и пошло
проиграть только потому, что кому-то из “гениев” пришла фантазия ночью
вернуться на работу?!
“Нет. Нет! Нет!!!” – Кто-то будто визжал в голове. Визжал, и
корчился, и изнемогал от страха.
Что-то словно заскреблось очень близко, и волосы у него на
макушке встали дыбом.
– …Гуччи, ты где?! Гучинька, иди сюда. Я больше не могу, я
домой хочу. Гуччи!
Полина Светлова, любовница шефа, шпионка, доносчица,
карьеристка и мужененавистница.
У женщины не может быть рост метр восемьдесят пять.
Фотомодели не в счет, живьем их все равно никто и никогда не видел. Она не
должна быть умнее окружающих мужчин – или она их возненавидит, или они
возненавидят ее. Она не должна носить странные очки и обтягивающие джинсы. Она
не должна “находиться на особом положении” только потому, что когда-то
начальник с ней спал.
И именно она явилась, чтобы всему помешать и все разрушить!
– Гуччи, мальчик, ты чего?!
Двери в конторе никогда не закрывались – Троепольский не
закрывал и всех приучил. Длинная темная тень, похожая на скорпионью, задрожала
на сером ковре – дьявольская собака была уже на пороге. Тень почти касалась
ножки кресла.
Прыжок, стремительное движение – тень шарахнулась, словно
скакнула, – мерцание сайта на мониторе, шаги совсем рядом.
Есть только один шанс. Только один удар.
– Гуччи!
Она замерла на пороге – ее сломанная пополам тень доставала
до Макинтоша. Сайт все горел, как жар-птица из сказки.
– Господи боже мой, – отчетливо прошептала она и откинула за
плечо черную прядь волос. Выражения лица было не разобрать, сильный свет из
коридора бил ей в спину.
Собака тявкнула. Она может помешать.
Всего только один удар.
– Кто здесь? – Голос неуверенный, какой-то детский. –
Кто-нибудь здесь есть?!
О да! Есть.
Стремительное движение, чтобы не раздумывать и не отступить.
Дверь вдруг что есть силы ударила Полину в переносицу, так
что она покачнулась на каблуках и стала валиться на спину, и удар в лицо догнал
ее. Что-то хрустнуло – арбуз хрустел, когда отец весело резал его длинным
хлебным ножом, – короткий и хриплый взвизг, и все.
Только темнота и тишина, и внутри темноты и тишины блеск
уралмашевского сайта.
* * *
Кажется, дождь пошел, решила она. Лицу было тепло и мокро.
Интересно, где я уснула, если на меня льет дождик? Или я в
отпуске?
Что-то странное творилось вокруг, что-то неестественное, и
сразу было не сообразить, что она лежит на полу и смотрит вверх, и смотреть ей
неудобно. Что-то мешает.
Она подняла руку – рука была словно чужая – и дотронулась до
лица. Лицо было теплым и мокрым, потом она нащупала что-то твердое и острое.
Сняла со щеки что-то, блеснувшее изломанным краем под светом мощных лампочек.
Кусок стекла. Разбились очки. И как только она подумала про
очки, сразу все вспомнилось – светящийся в темноте монитор.
Гуччи, залаявший в глубине комнаты, и странное чувство,
словно кто-то смотрит на нее из темноты.
Наверное, и в самом деле смотрел. Ждал. Примеривался.
Стало так больно, что она вдруг заплакала, слезы сами по
себе полились из глаз, Полина вяло подумала: хорошо, что они льются, значит, у
нее остались глаза.
Что-то тоненько зазвенело рядом с ней, и она не сразу
поняла, что это Гуччи скулит.
– Гучинька, – пробормотала Полина и не узнала своего голоса.
– Гучинька, ты жив?
Она не видела его и не знала, почему тот скулит – потому,
что жив, или потому, что умирает, и эта мысль заставила ее подняться. Очень
осторожно она повернулась и встала на четвереньки. Черные волосы сосульками
болтались у нее перед носом, и от их колыхания у нее так закружилась голова,
что пришлось зажмуриться и опереться рукой о стену, чтобы не упасть лицом в
серый ковер, который вдруг приблизился прямо к глазам.
Значит, глаза все-таки целы.
Слезы капали и казались почему-то черными.
Нет, сказал кто-то внутри Полины. Они не черные. Они
темно-красные, от крови.
Из глаз у нее течет кровь.
Она поползла и выбралась в коридор. На полу, прямо под
дверью валялась ее сумка и – отдельно от нее – мобильный телефон.