– Да я и не отказываюсь, – пробормотал Троепольский.
Бедный Федя.
– Вы должны помочь нам с похоронами и со всеми… траурными
мероприятиями. По-хорошему вы должны были бы все это взять на себя. Разве нет?
Милиция наконец разрешила забрать тело.
– Наверное, да, – согласился Троепольский.
– Тогда, может быть, вы подъедете, и мы все обсудим? Да, и в
морг надо позвонить, договориться насчет тела и насчет забора.
– Какого забора? – тускло спросил Троепольский. Жить ему не
хотелось.
– Когда забирать, – с некоторым недоумением ответила Федина
сестрица, – когда забирать тело. Значит, насчет забора и еще насчет…
В трубке вдруг послышался какой-то посторонний звук, как
будто удар, и отдаленный вскрик: “Мама!” Троепольский выпрямился в кресле.
– Галина? – позвал он осторожно.
– Да-да, но я больше не могу говорить, вы мне перезвоните,
или нет, вы мне не перезванивайте, а я лучше сама!..
– Мама!!
– Галина, что происходит?
В трубке захрипело и будто покатилось, Троепольский
оглянулся на Полину, но она не слышала возни и криков.
– Галина, что там у вас происходит?!
– Это не Галина, – вдруг сказали ему в ухо. – Меня зовут
Лера. Я племянница Федора Грекова. Вы кто?
– Арсений Троепольский.
– Вы-то мне и нужны, – жестко сказала племянница. – Вы
можете со мной увидеться?
– Когда?
– Прямо сейчас. Приезжайте в кофейню на Пушкинскую. Забыла,
как она называется, то ли “Кафе Тун”, то ли “Кафе Бин”. С правой стороны от
метро. Знаете?
– Не знаю, но найду.
– Тогда приезжайте.
– Постойте, – крикнул Троепольский. – Как я вас узнаю?
– Это просто, – холодно сказала племянница. – Я очень
красивая.
* * *
Григорий Сизов смотрел в разверстые недра своего монитора и
думал. У него только так и получалось думать – глядя в компьютер. Думать
отдельно от компьютера он никак не мог, как все люди, которые проводят за ним
очень много времени.
Жизнь встала на дыбы так неожиданно и так безнадежно, что
Сизов, привыкший к тому, что он – свободный, образованный, в меру богатый,
ничем особенно не озабоченный, – никак не мог с ней справиться.
Пришла пора брать ответственность на себя, а ему не хотелось
ничего такого брать. Как-то и в сорок два года ему удавалось оставаться милым,
избалованным, славным, чуточку эгоистичным мальчиком “с прошлым”. Это самое
прошлое было таинственным и недоступным, а будущее он заказывал себе сам, как
ему хотелось, и это было просто и приятно.
В минувшую субботу первый раз в жизни он крепко поссорился с
партнером.
Вообще у них было замечательное партнерство – они никогда не
ссорились, не делили деньги, не дышали друг другу в спины. Они предоставили
Троепольскому возможность делать все, что ему заблагорассудится, в обмен на
известную свободу и еще на то, что он не нагружал их глупыми административными
вопросами, вроде подбора персонала или поиска нового офиса, когда старый становился
маловат, а на памяти Сизова он становился маловат уже трижды.
В субботу Федор Греков без предупреждения явился к нему
домой. Когда Сизов открыл, тот отшвырнул дверь, чуть не стукнув хозяина по
носу, обежал все комнаты с видом мужа, который ищет дорогую супругу в объятиях
полюбовника, даже в ванную заглянул, и там что-то с грохотом обрушилось.
– Федь, ты чего? – лениво спросил Сизов из коридора. Федя
все еще шуровал в ванной. – Постирать приехал?
И откусил от яблока, которое держал в руке.
Он прекрасно знал – для чего тот приехал. Он все знал, и
чувствовал себя погано, и яблоко кусал от того, что ситуация была дурацкая, – в
такие Сизов не попадал никогда.
Федя показался из ванной, вид у него был свирепый и
одновременно как будто смущенный.
Он не нашел ничего, что подтверждало бы его подозрения, –
еще бы! – и чувствовал себя дураком. Еще он не знал, как именно нужно
ссориться, потому что раньше они не ссорились.
Так они стояли и молчали – Сизов с яблоком, старательно
прикидывающийся равнодушным, и Федя, похожий на большую несчастную гориллу.
– Ты вот что, – сказал Федя через некоторое время, – ты
брось все это, Гриня. Еще не хватает!
Сизов знал, что ни за что не “бросит”. Впервые в жизни он
столкнулся со сложностями такого рода и давно отступил бы, если бы было куда
отступать. Отступать Сизову было некуда, да и не хотелось.
– Федь, – начал он, рассматривая яблоко со всех сторон,
словно это была бог весть какая интересная штука, – тебе не кажется, что ты
вмешиваешься не в свое дело?
– Да не кажется мне, твою мать!..
– А мне кажется.
– Это, блин, – с напором выговорил Федя, – именно мое дело!
– Не твое!
Федя покачал из стороны в сторону дверь ванной, словно никак
не мог решить, закрыть ее или оставить открытой.
– Я Троепольскому скажу, – вдруг пригрозил он.
– И что?!
– И он тебя выгонит.
– Федь, ты несешь ерунду.
– Он тебя выгонит! – заорал Федя. – А я еще добавлю! Как ты
себя ведешь, твою мать?! Ты что, не знаешь, что дальше будет?!
– А что будет дальше?
То ли тон – насмешливо уверенный, который Сизов виртуозно
умел применять, – а может, то, что он еще раз откусил от яблока и стал жевать,
совершенно вывело Федю из себя. Он замычал, кинулся головой вперед и схватил
Сизова за горло.
– Ты… ты сволочь последняя, Гриня, – в лицо ему выпалил он и
приналег на его слабое горло.
Сизову стало нечем дышать, стены поехали, столкнулись и
обрушились ему на голову.
– Ты бы… поостерегся, Гриня! А то рука у меня тяжелая, могу
ненароком и повредить что-нибудь.
– Отпусти, – прохрипел Сизов. – Отпусти меня!..
Перед глазами все плыло, и что-то лиловое и колышущееся
занимало все больше места в голове, и тогда Федя отпустил его.
Чтобы не упасть, Сизов схватился за стену, оперся, и воздух
рвал ему горло, которое сильно саднило, и раздирал легкие и, попадая в голову,
разбухал там, и лопался где-то на уровне висков.
Сизов разлепил глаза – прямо перед ним маячила Федина
физиономия, ставшая еще более несчастной.