Прощай, Колумбус и пять рассказов - читать онлайн книгу. Автор: Филип Рот cтр.№ 54

Не сиди под яблоней

Ни с кем, кроме меня.

Ни с кем, кроме меня,

Ни с кем, кроме меня.

Нет, нет, не сиди под яблоней…

А потом, в такт мелодии, мы стали хлопать в ладоши. Какой шум!

Мистер Руссо застыл в изумлении. На нем был отутюженный синий костюм в полоску, бежевый галстук с головой колли посередине и булавкой с выгравированными инициалами РР; на нем были черные туфли с разговором; они блестели. Мистер Руссо — он веровал в опрятность, честность, пунктуальность, в планируемую судьбу, он веровал в будущее, в профессиональную ориентацию! А рядом со мной, позади меня, внутри меня, всюду вокруг меня — Альби! Мы посмотрели друг на друга, Альби и я, грудь мою распирала радость: «Не сиди под яблоней ни с кем…» — гудел голос Альби, а потом меня окутал другой, густой, паточный голос; это был голос Дьюка, и он хлопал в ладоши в ритме танго.

Руссо на секунду прислонился к таблице «Квалифицированные рабочие: квалификация и размер зарплаты», а потом отодвинул со скрежетом кресло и опустился в него — так низко, как будто в нем не было сиденья. Он опустил большую голову к столу, и плечи его свернулись, как края мокрой бумаги; и тут Альби нанес завершающий удар. Он перестал петь «Не сиди под яблоней»; мы тоже перестали. В тишине Руссо поднял голову; черными припухшими глазами он смотрел на нашего атамана Альберто Пелагутти. Руссо стал медленно качать головой: это был уже не Аль Капоне, это был Гарибальди! Руссо ждал: я ждал; ждали все остальные. Альби медленно поднялся и запел: «Скажи, ты видишь в проблесках зари то, с чем гордо прощались…» [82] Мы все встали и тоже запели. Со слезами на длинных черных ресницах, побежденный, мистер Роберт Руссо устало поднялся за столом и, вторя раскатистому пагубному басу Пелагутти зашевелил губами: «…бомбы, рвущиеся в небе, подтверждали…» Ну и пели же мы!

* * *

Альби покинул школу в июне того года — он сдал только профориентацию, — но наше приятельство, это странное судно, разбилось в щепки однажды в полдень за несколько месяцев до этого. Дело было в марте, в обеденный перерыв, мы с Дьюком боксировали в коридоре перед кафетерием; Альби, расположившийся к Дьюку после того, как его теплый мелодичный голос присоединился к общему хору, — Альби вызвался быть рефери и влезал между нами, расталкивая из клинча, предупреждал насчет ударов ниже пояса, дергал Дьюка за мотню — словом, получал удовольствие. Помню, как в клинче я легонько молотил Дьюка по почке, а он извивался в моем захвате. Солнце светило в окно у него за спиной, пронизывало его прическу, похожую на гнездо змей. Я стучал его по боку, он изворачивался, я тяжело дышал носом, глядя на его змеистые волосы, и вдруг Альби вклинился между нами и оттолкнул друг от друга — Дьюк отступил в сторону, а я по инерции пролетел вперед и врезался кулаком в окно, где был угол Дьюка. Затопали ноги, через секунду жующая толпа непричастных с шуточками окружила меня — меня одного. Альби и Дьюк испарились. Я проклинал их обоих, бесчестных гадов! Толпа не вернулась к прерванному обеду, пока не вышла диетсестра, громадная, с варикозными ногами матрона в накрахмаленном белом халате и, записав мою фамилию, не отвела меня в медицинский кабинет извлекать из моего кулака осколки. Позже меня в первый и последний раз вызвали к директору мистеру Уэнделлу.

С тех пор прошло пятнадцать лет, и я не знаю, что сталось с Альби Пелагутти. Если он гангстер, то не настолько знаменитый и богатый, чтобы заинтересовать комитет Кифовера [83] . Когда комитет занялся штатом Нью-Джерси, я стал внимательно следить за расследованиями, но ни разу не встретил в газетах фамилию Пелагутти и даже Дьюка Скарпы — хотя кто знает, под какой фамилией живет теперь Дьюк. Я знаю, однако, что сталось с учителем профориентации. Позже, когда другой сенатский комитет [84] стал пропалывать штат, выяснилось, что около 1935 года Роберт Руссо, в ту пору студент педагогического колледжа, был (в числе прочих) марксистом. Руссо отказался ответить на некоторые вопросы комитета, и Совет по образованию собрался, всыпал ему горячих и уволил. Время от времени я читаю в ньюаркской газете, что Союз защиты гражданских свобод все еще пытается обжаловать это решение. И даже сам написал в Совет, что, если и оказал на меня кто-то разлагающее влияние, то отнюдь не бывший мой учитель Руссо; если он и был коммунистом, то никак этого не проявлял. Я не решился включить в письмо эпизод с пением «Звездного знамени»: как знать, что докажет или не докажет он капризным дамам и владельцам сетевых магазинов, которые заседают и умирают в советах по образованию?

И если (перефразируя древнего) история человека это его судьба [85] , как знать, примут ли они к сведению письмо, написанное мною? Другими словами, похоронили ли пятнадцать лет тот день, когда я был вызван к директору?

…Это был высокий, благородного вида джентльмен, и, когда я вошел, он встал и подал мне руку.

То же солнце, которое час назад просвечивало змеиные волосы Дьюка, косо пробивалось теперь сквозь жалюзи мистера Уэнделла и согревало его зеленый ковер.

— Как поживаете? — сказал он.

— Да, — не к месту ответил я, спрятав забинтованную руку под здоровой.

Он любезно предложил:

— Присядьте.

Испуганный, неопытный, я отвесил что-то вроде полупоклона и сел. Тогда мистер Уэнделл подошел к металлическому картотечному шкафу, выдвинул один ящик и достал из него большую белую карту. Он положил ее на стол и поманил меня, чтобы я мог прочесть, что на ней напечатано. Наверху крупными буквами были напечатаны моя фамилия, первое и второе имя; ниже римская цифра один, и рядом с ней: «Дрался в коридоре, разбил окно (19/3/42)». Уже задокументировано. И на большой карте с массой свободного места.

Я вернулся к своему стулу и сел, а мистер Уэнделл сказал, что эта карта будет сопровождать меня всю жизнь. Поначалу я слушал, но по ходу его речи драматизм улетучивался, и внимание мое переключилось на его картотеку. Я представил себе заключенные в ней карты. Карту Альби, карту Дьюка… и тогда я понял — и почти простил, — почему они смылись и оставили меня одного отвечать за разбитое окно. Понимаете, Альби всегда знал о картотеке и расставленных по алфавиту карточках; я не знал; а Руссо, бедный Руссо, узнал лишь недавно.

Лео Зуреф возник из-за белой колонны — поздороваться с Эли Пеком. От удивления Эли отпрянул, они пожали друг другу руки, и Зуреф жестом пригласил его в просевший старый особняк. В дверях Эли обернулся и увидел, как за сбегавшей по склону лужайкой, за буйными зарослями живых изгородей, за затененной заброшенной тропой, мигают фонари на улицах Вудентона. Магазины вдоль Коуч-Хаус-роуд выбрасывали снопы желтого света — Эли представлялось, что это горожане тайно сигнализируют ему: «Эли, разъясни ты этому Зурефу нашу позицию. У нас современная община, Эли, у нас семьи, мы платим налоги…» Отягощенный этим заданием, Эли тупо, устало поглядел на Зурефа.