Возможно.
Но если они в самом деле не подозревают, их нужно известить.
Разве нет?
Он взвешивал. Уже достаточно долго, все еще взвешивал.
Затем со звоном колокола прилива он поднялся и пошел к
сектору связи.
Это было несправедливо, решил он. Это то, что он хотел и оно
находилось с ним до тех пор, пока он был в том заинтересован. Но сил во время
действия оказалось недостаточно, и вкус к нему, который должен бы быть более
сладким, пропал.
Он двигался по улицам Италбара. Света не было. Не было видно
и движения под этими сияющими звездами.
Он сорвал знак карантина, поглядел на него, разорвал.
Позволил кусочкам упасть на землю и зашагал дальше.
Он хотел прийти ночью, касаясь дверных ручек своими ранами,
пробегая руками по перилам, врываясь в хранилища и сплевывая на пищу.
Где они теперь? Мертвы, эвакуированы, или умирают.
Город больше не имел сходства с тем, что он видел в первую
ночь с вершины холма, когда его намерения были так отличны.
Он пожалел, что являлся проводником хаоса, больше по случаю,
чем по умыслу.
Но там должны быть другие Италбары – миры и миры,
наполненные Италбарами.
Когда он миновал угол, где мальчик пожал ему руку, то
помедлил, чтобы ударить себя посохом.
Когда проходил место, где человек предлагал подвезти, то
плюнул.
В течение стольких лет ведя жизнь отшельника, он ощущал, что
может видеть природную основу человека много лучше, чем те, кто обитал в
городах всю жизнь. Видя, мог судить.
Сжав свой посох, он вышел из города и направился к холмам,
ветер теребил его волосы, его бороду, звезды Италбара плясали в глазах.
Улыбаясь, он шел.
Малакар напряг свой арсенал рук и ног и подавил зевок.
– Еще кофе, мистер Морвин?
– Спасибо, капитан.
– …Итак, в ОЛ думают о дальнейшей вражде, и они
намереваются использовать меня как оправдание? Очень хорошо.
– Это не совсем так, тот путь, что вы мне нарисовали,
сэр.
– Это равносильно тому же.
«Очень плохо, что я не могу доверять тебе», – решил
Малакар, – «даже когда ты считаешь себя заслуживающим доверия. Ты был
хорошим исполнителем и всегда мне нравился. Твои артистические способности
слишком непостоянны. Ты идешь туда, где оплачивают твое искусство. С этими
уловками твоих устремлений, как в реакторе синтеза, мы могли бы снова делать
вместе кое-какую работу. Очень плохо. Почему ты не раскуришь ту трубку, что я
тебе подарил?»
«Он думает об этом теперь», – сказал Шинд.
«О чем еще?»
«Все об информации, что я опасался, это главное в его
сознании. Или это, я не могу распознать.»
– Мистер Морвин, с вашего разрешения, я должен спросить
вас.
– О чем, сэр?
– Это касается тех шаров, что вы делаете…
– Да?
– Я попрошу сделать мне один.
– Буду только рад. Но у меня нет с собой оборудования.
Если бы я знал, что это вас интересует, я мог бы захватить аппаратуру. Но…
– Я понимаю, в принципе, что вы делаете. Я уверен, что
мое лабораторное оборудование будет соответствовать этой работе.
– Наркотики, телепатическая связь, шар…
– …И я доктор медицины с другом-телепатом, кто умеет
получать и передавать мыслеобразы. Что касается шара, мы можем произвести один.
– Что ж, рад буду попытаться.
– Хорошо. Почему бы нам не начать этим вечером? Скажем,
сейчас?
– Не имею возражений. Знал бы я о вашем интересе ранее,
давно бы предложил такое.
– Я только недавно подумал об этом и сейчас, кажется,
время подходящее.
«Первый раз», – отметил он. – «И последний.»
Он продвигался через великий дождевой лес Клича. Он проходил
рядом с рекой Барт. В лодке он проплыл сотни миль по течению, останавливаясь в
деревнях и небольших городах.
Теперь его появление было действительно появлением скитальца
– тем или иным образом сильнее и невероятнее, с голосом и глазами, что могут
захватить и приковать внимание толп, одежда висела лохмотьями, волосы и борода
отросшие и нечесанные, тело покрывали бесчисленные болячки, бородавки, наросты.
Он проповедовал, когда останавливался, и люди слушали.
Он проклинал их. Он говорил им об ожесточении, что находится
в их душах и о способности вмещать дьявола, что наполнял их существование. Он
говорил об их вине, которая вопила о судилище, требуя вынесения приговора. Он
заявлял, что нет такого явления, как раскаяние, говоря, что для них остается
только одно – провести последние часы в привидение в порядок своих дел. Никто
не улыбался, когда слышал эти слова, хотя позднее тянуло многих. И немногие
следовали его совету.
Таким образом, предрекая Судный День, он продвигался от
города к городу, от города к метрополии, и его обещания всегда сбывались.
Те немногие, что выжили, по каким-то неясным причинам,
являлись Избранными. Почему, они не представляли.
– Я готов, – сказал Малакар, – начать.
– Хорошо, – согласился Морвин. – Пошли.
«Какого дьявола он хотел этого?» – спросил он себя. Он
никогда особенно не занимался самоанализом, эстетически не тяготел к прежним
дням. Теперь он хотел высоко отмеченной работы по искусству, созданной для
него. Может он изменился? Нет, Морвин так не думал. Его отношение к украшению
этого места выражалось в таком же отвращении как когда-то, и ничего не изменилось
с тех пор как Морвин в последний раз был здесь. Он говорил тоже самое как и
всегда. Его намерения, планы, желания казалось неизменны. Нет. Ничего с его
чувствами не произошло. Что же тогда?
Он наблюдал как Малакар ввел бесцветную жидкость себе в
руку.
– Что за наркотик ты применяешь?
– Слабый успокаивающий, что-то сродни галлюциногенам.
Пройдет несколько минут, прежде чем даст эффект.
– Но ты еще мне не рассказывал что за вещь я должен
найти – попытаться воздействовать, если необходимо – для работы.