– Не совсем так… – все же сказала она, поскольку понимала, что он ждет от нее ответа.
– А как?! – опять взвился Белецкий.
– Я не могу разложить тебе все по полочкам… Могу только что-то предполагать… Может быть, твоя мама… вовсе не за бицепсы… Может быть, она по-настоящему полюбила?
– Полюбила?! По-настоящему?! А то, что было у нее с моим отцом, выходит – ненастоящее?!!
– Я, конечно, не знаю… Но ты говорил, что у вас была очень дружная семья…
– Да! Именно!
– А может быть, любовь – это что-то другое… Не дружба…
– Разве любовь исключает дружбу?!
– Я не знаю, Саша! Я пытаюсь объяснить поступок твоей мамы… Я подумала, что любовь, может быть, сильнее дружбы. Может быть, твоя мама уважала отца, он был ей очень интересен, симпатичен, и она свое восхищение им как человеком приняла за любовь, вышла замуж, а потом… А потом встретила настоящую любовь…
– Да тебе-то откуда знать?!
– А я как-то книгу об этом читала… Помню, что еще подумала: так не бывает. Должно быть сразу понятно, любишь ты или нет… Теперь я уже не так уверена в этом. Может, и бывает…
– Ну… допустим… А что делать тому человеку, которого бросают, который уж точно любит?! Ты даже не представляешь, что было с моим отцом! Мы, конечно, уехали… Все посольство обсуждало, как отца променяли на… Отец специально выбрал такое место жительства, где никто про нас ничего не знает, а потому не станет обсуждать и перемывать кости. В общем, в вашем городе у нас никого… Не было… никого… Впрочем, хватит откровений. Я и так зря все это на тебя повесил… Я не хотел… Само получилось…
Варя видела, что Белецкий весь дрожит. То ли от волнения, то ли от холода. Его куртка валялась около печки. Девочка сходила за ней, накинула молодому человеку на плечи и сказала:
– Пойдем и правда к огню… Холодно здесь… Да и дрова надо подбрасывать, а то потом снова разжигать… Намучаемся…
Белецкий надел куртку, сунув руки в рукава, и буркнул: «Спасибо!»
Варя теперь понимала, откуда эта его непохожесть на других. В отличие от ее одноклассников, он всегда был очень вежлив и предупредителен. Эта его вежливость могла обжигать холодом и быть даже презрительной, но она не исчезала ни при каких обстоятельствах, поскольку вошла в плоть и кровь. Варя, наконец, сообразила, что всегда настораживало ее в речи Белецкого. Саша всегда говорил очень правильно, пожалуй, даже немножко по-книжному. Симоненко никогда не слышала от него ни одного модного молодежного словечка или оборота. Возможно, он не успел еще их выучить, но, скорее всего, там, в посольстве, употребление таких слов считалось неприличным.
Молодые люди уселись поближе к огню. Дрова действительно почти прогорели. Белецкий подбросил в печь еще несколько поленьев и сказал, не глядя на Варю:
– Может быть, теперь ты что-нибудь расскажешь о себе… Времени у нас – хоть отбавляй!
Варя рассмеялась и ответила:
– А мне рассказывать нечего. Все у меня слишком обыкновенно.
– А ты в десятый пойдешь или в какой-нибудь лицей или колледж?
– В десятый. Я как-то еще не определилась с выбором профессии. Не знаю, чего хочу… Бестолковая… А ты?
– А я пойду в юридический колледж. Из него легче в институт поступать.
При этих его словах девочка почувствовала, как у нее внутри что-то оборвалось. Оказывается, ей не хотелось, чтобы он уходил из школы, и она не удержалась, чтобы не сказать:
– Жаль…
– Почему? – удивился он.
– Ну… мы могли бы с тобой… подружиться…
– Ты? Со мной? – еще больше удивился он. – Зачем тебе это?
– Ни за чем… – Варя на минуту замолчала, а потом вдруг решилась заплатить за его откровенность своей откровенностью: – Ты мне сразу понравился…
Белецкий вскинул на нее непонимающие глаза.
– Да! Это так! – Варя подтвердила правдивость своих слов энергичным кивком. – Как только я первый раз тебя увидела в вестибюле школы, меня будто что-то толкнуло в грудь… Вот ты спрашивал, чем нравятся… Я не знаю! Не могу определить! Я ведь тогда не знала, какой ты: честный ли, порядочный ли, добрый ли… Я не думала о том, хорош ли ты внешне… Ни о чем не думала вообще. Просто мне будто кто-то шепнул: «Это он…»
– Не может быть… Люди же должны друг другу нравиться чем-то…
– Ну… может быть, для дружбы и должны, а если…
– Если что? Ты же вроде о дружбе и говорила…
Варя смутилась, зачем-то повыше подняла горловину своего свитера, хотя у огня холодно ей не было, и медленно заговорила, мучительно подбирая слова:
– О дружбе… да… Если ничего… другого не получится, то мы могли бы и дружить… В этом же ничего плохого нет, правда?
Белецкий смотрел на нее с таким изумлением, что она пожалела о своей откровенности, а он вдруг сказал:
– Ты говоришь такие странные вещи. Мне казалось, что ты меня ненавидишь. За пораненную руку, да и вообще…
– Нет, такого никогда не было. Просто я очень скоро поняла… в общем… мне показалось, что тот… – девочка улыбнулась, – кто шепнул мне насчет тебя: «Это он», ошибся… Я тебе была очень неприятна…
– Неприятна? Может быть… Я причинил тебе боль, не знал, как помочь. От денег ты отказалась, а что я еще мог сделать? И я при виде тебя каждый раз чувствовал себя негодяем. Именно это и было неприятно.
– А всего-то надо было сказать: «Прости, я не хотел», – и спросить: «Тебе очень больно?» Посочувствовать, в общем…
– Я вроде пытался… Но, видимо, не умею это делать правильно. Как-то не приходилось раньше. А теперь, наверно, уже неуместно спрашивать: «Тебе очень больно?»
– Ну почему же! – Варя улыбнулась. – Я с удовольствием отвечу на твой вопрос: «До конца еще не зажило, но почти не больно. Пройдет…»
Они помолчали, а потом вдруг одновременно взялись за одно поленце, чтобы подбросить его в печь. Их руки соприкоснулись, и молодые люди так же одновременно отдернули их. Варя огорченно произнесла:
– Ну вот… теперь стало как-то неловко… Ты прости меня за то, что я тебе сказала. Ты мне ничего не должен за мою откровенность. Она была – в ответ на твою. Чтобы ты не думал, что я могу кому-то рассказать о твоей беде. Ты теперь и обо мне кое-что знаешь. Но когда вернемся домой, можем только здороваться и все. Я давно уже на это настроилась.
Белецкий посмотрел на нее долгим, внимательным взглядом, а потом неожиданно для девочки сказал:
– Наверно, можно и перестроиться…
– А надо ли? До нашей поездки сюда ты же не собирался перестраиваться? Разве что-нибудь изменилось?
– Что-то и впрямь изменилось… Я, правда, еще не знаю, что именно… Твои слова… Они так неожиданны… И… почему-то приятны мне… Я не мог даже предположить, что это может меня так взволновать… И знаешь…