На темных аллеях - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Тронина cтр.№ 5

* * *

Они все-таки столкнулись нос к носу утром, на кухне, у плиты. Даша и Милочка уже ушли.

— С приездом, — своим глухим голосом сказал Митя.

В ответ Катя промычала что-то. Он продолжил пить чай. Наверное, только что пришел с дежурства. Сцепив зубы, девушка стремительно залила геркулес кипятком, плеснула в тарелку немного оливкового масла. Когда она натирала себе морковь, то сломала на мизинце ноготь.

— Опаздываешь? — голос у него был тихий, невнятный, без всяких интонаций. Он допил чай и теперь мыл чашку.

За что его Даша любила? Серый, невзрачный. Никакой. Терапевт!

Катя пожала плечами. Она никогда не смотрела Мите в лицо и умела разойтись с ним в самом узком месте, даже не прикоснувшись. Он никогда ничем не пах — был чистюлей и ненавидел всякую парфюмерию, но, проскальзывая мимо него, Катя старалась не дышать, даже предощущение того, что она может уловить то легкое тепло, которое исходит от каждого человека вблизи, его тепло — приводило ее в ужас.

Зять, наконец, покинул кухню.

Катя поставила тарелку со своей диетической стряпней на стол, хотела сесть… Но села на другой стул — не на тот, где он только что сидел. Она физически не могла это сделать — занять пространство, в котором только что находился он, Митя. Ведь это как будто слиться с ним! Девушка ела геркулес с морковью и тихонько стонала, в нос…

Сегодня у нее было свидание — с тем, из похода. С Данилой.

…Они с молодым человеком погуляли по слякотной, сонной Москве, потом зашли в кафе. Было странно видеть друг друга в городе, странно чинно ходить по улицам, говорить на отвлеченные темы — после гор, лыж, полетевшего крепления, раскаленного чая на морозе из термоса… Данила радовался Кате, такой новой, такой другой — городской, почти незнакомой, хорошенькой в беличьей шубке и беличьем задорном берете. Беззащитной и слабой сейчас на вид. Кате было немного совестно — она еще не понимала, рада она сама Даниле или нет. Ее смущала его красота, сила и едва сдерживаемая, неуклюжая влюбленность, которая сквозила в каждом жесте молодого человека.

— Приходи ко мне завтра, — вдруг, не сдержавшись, сказал Данила. Сказал и побледнел до синевы.

Кате показалось, что вместо кофе у нее в желудке перекатываются ледышки.

— Хо… хорошо, — неуверенно ответила она. Данила не сдержался, неловко и пылко обнял ее посреди улицы. Он-то точно был в нее влюблен. Очень.

Следующее утро, кажется, началось точно так же. Катя вышла на кухню, взяла пакет с геркулесом… Митя сидел на корточках возле умывальника, орудовал гаечным ключом. Рядом валялись его серые шлепанцы.

— Минутку подожди, — пробормотал он, не оборачиваясь. — Что-то труба течет…

У него были мягкие, слабые волосы, сквозь которые уже просвечивала кожа головы. Тренировочные штаны, голубая майка. Чистая бледная шея, напряженные мышцы рук. Урод. Убогий. Старый. Никакой. Терапевт. Неудачник. Лузер!

— А я сегодня в гости иду, — вдруг сказала Катя.

Митя ничего не ответил, но его плечи словно окаменели.

— Его зовут Данила. Мы познакомились в походе, ему двадцать два. Сказал, что дома у него никого не будет.

Было слышно, как капли воды шлепаются на кафельный пол. Катя поставила коробку с геркулесом на стол, повернулась:

— Митя, если ты скажешь, я не пойду никуда.

Он молчал.

Она отвела глаза и произнесла:

— Через семь лет Милочка кончит школу. У нее будет своя жизнь. Ей уже не будут нужны ваши жертвы, ты сможешь жить для себя. Я буду ждать… семь лет. Если ты скажешь.

Он молчал, не двигался.

Катя вернулась к себе в комнату, быстро оделась, потом вышла из дома…

У нее было вполне реальное чувство, что она сходит с ума.

Падал снег, солнце пряталось за серыми облаками, но мороза не ощущалось — только промозглая, неподвижная сырость. На бульварах гуляли собаки и дети. Катя слепила маленький снежок, подержала в руках — он стал быстро таять… Тогда она принялась лепить из него снеговика.

Весь день она провела здесь, на бульваре, среди людей. Сотовый телефон звонил каждые пять минут, на экране светилось имя абонента — «Данила».

…Она вернулась домой только в четвертом часу, в сиреневых, ранних зимних сумерках. Дома стояла тишина, только на кухне мерно капала вода.

Катя бесцельно побродила по комнатам, потом решила заглянуть на кухню.

Весь пол был засыпан геркулесом. Девушка направилась в кладовку — маленькую темную комнатку в углу, — чтобы взять веник, и остановилась.

Ее опущенные вниз глаза вдруг наткнулись на босые ноги, которые раскачивались сантиметрах в двадцати над полом, над пустыми серыми шлепанцами. Катя схватилась за горло и упала на колени.

Она хотела поднять глаза туда, где в полутемной кладовке должно находиться его, Митино лицо, но не могла. Тогда она губами потянулась к этим босым ногам и тоже не смогла прикоснуться к ним. Попыталась прижаться к ногам щекой… И опять не смогла.

С ней случилась истерика. Все решили — из-за того, что девушка первой наткнулась на самоубийцу.

…Потом, конечно, она пришла в себя. Довольно скоро. Примерно через месяц после похорон Мити. По-прежнему Катя ходила в походы, ломала ноги на горных склонах, спускаясь на байдарке по Ангаре, однажды чуть не утонула… Все было хорошо.

Прошло семь лет.

Милочка, племяшка, выросла, окончила школу. Дома отмечали ее выпускной. Катя смеялась, обнимала Милочку. Пригубила на радостях даже шампанского (хотя никогда не пила и ела лишь только то, что было полезным и здоровым).

А осенью, в сентябре, когда Милочка уже на первом курсе училась, Катя умерла. Случилось это так — молодая женщина гуляла по парку одна. Разгребала ногами шуршащую листву, улыбалась, что-то шептала себе под нос. Потом вдруг упала — лицом прямо в опавшие листья. И — все.

…Она лежала в больничном морге, прикрытая простыней, с высоко поднятой, как у всех мертвых, грудной клеткой.

В той же комнате, рядом, сидел молодой патологоанатом, писал посмертный эпикриз. Эта покойница смущала его, раздражала — доктора часто относятся к мертвым, как к живым.

Вошел Попов, санитар, самый циничный человек в больнице, циничный до такой степени, что все давным-давно перестали на него обижаться.

— Цигель-цигель, ай-люлю! — с намеком произнес санитар, показывая наручные часы. — Пора, нас ждут великие дела. Трубы горят.

— Все, сваливаем, — патологоанатом отбросил ручку и привычно пошел мыть руки — тут же, в прозекторской, находился умывальник.

Санитар ждал товарища, прислонившись к косяку. Потом кивнул в сторону накрытого простыней тела, спросил лениво:

— Что сегодня?

Молодой доктор улыбнулся, готовясь заранее избавиться от преследовавшего его неотвязчивого, смутного раздражения. Все же легче, если с кем-то поделишься! Тем более с Поповым. Сейчас тот что-нибудь отмочит…