Думаю так, а на словах говорю им, моим инструкторам, чтобы окончательно не попасть впросак в связи с моим новым положением:
— Допустим, понял. Ну а с работой как? Труд ведь никто не отменял. Я же завяну тут у вас без приложения рук и мыслей. Кухня, к примеру, имеется?
Оба, вижу, озадачились. Вопрос-то насколько ведь примитивный сам по себе, настолько и неожиданный оказался для обоих. И чувствую по притухшим враз глазным лучам, что никто из ранее прибывших снизу наверх не тревожил их подобной проблематикой.
— Трудиться исключительно для того, чтобы пахать, — это не у нас, — с довольно пасмурным лицом отреагировал левый пастырь, — наш труд предполагает иную радость и иной способ отдачи себя в этом смысле. А то, о чём вы говорите, — это в другом месте, — добавил он, многозначительно кивнув куда-то в сторону и вниз. — Об этом пускай теперь ваш параллельный думает, самое время собрать мысли в единый узел и по новой взвесить положение. Если вам повезёт и у вас с ним случится связь, то так ему и передайте, сердечному.
— В смысле? — насторожился я, учуяв недоброе, несмотря что исходило оно от тех, кто всем видом своим, словом и положением изначально обязан был нести лишь бессмертное и душепокойное.
— Вам положено, — уточнил ситуацию правый пастырь. — Пока ещё можно. Со временем всё сделается гораздо более проблематичным, если вообще не станет непреодолимым.
— Это вы про что? — снова не уяснил я до конца суть этих невнятных намёков. — Это вы про какую связь? С кем? Откуда куда?
— Отсюда туда, разумеется, — не слишком охотно отреагировал первый архангел на мой полный сомнений вопрос. — С ним, само собой, с вашим параллельным. С Веневцевым Германом Григорьевичем, шеф-поваром ресторана, известного своими щадящими ценами и качественной кухней, который теперь, так уж получается, остался один на один с самим собой — в виде своего порядком израсходованного и уже абсолютно бездушного туловища.
— С вашим бывшим телесным напарником, которому теперь в самый раз было бы занять верное место между варочным котлом и кухонной вытяжкой, — отозвался, развивая эту малопонятную тему, второй поводырь, — и по-любому ему то ли дорога… туда… — он сокрушённо покачал головой, так что ставший к этому моменту уже несколько мутноватым свет из его глазниц мотнулся влево-вправо вслед за красиво посаженным черепом, попутно создавая слабый ослепляющий эффект, — и скорей всего, иного не следует ожидать. То ли… пробовать выходить с нами на связь. — Он скрестил руки на груди и пожевал губами: — Я хотел сказать, с вами, Герман, с вами. Через вытяжку, иначе никак, сдаётся мне, не получится. Там — Проход Перехода. Ну, а с нашей стороны — ответная часть, под аркой. Овал. Далее уже вы и мы, нижние. Ну, а уж после нас… — Посланник пожал плечами, и мне показалось, что он зябко поёжился всем своим невидным корпусом, чьи формы надёжно скрадывала грубоватой выделки холщовка. Также было не вполне понятно, то ли он при этом негодовал, пытаясь делать это незаметно для меня, то ли просто тайно кого-то опасался. Скорее всего, — как мне почудилось — следующей по очерёдности незримой инстанции, отвечающей за надземную территорию, уходящую вширь и в глубину от Входа, но с другой от нас стороны.
— Слушайте, а как вас зовут хотя бы? — неожиданно для самого себя спросил я обоих. — А то стоим тут, выясняем, делимся, то-сё, а мне как-то вроде неловко. Не знаю даже, как правильно обратиться к вам, чтобы и уважительно, и отвечало тутошним раскладам. Всё же не каждый день случается такое, чтобы отлететь, да ещё, как выясняется, насовсем. И если честно, мужики, не хотелось бы ваших разочарований, даже самых незначительных: я ведь за все свои дела у себя в «Шиншилле», кроме благодарностей и восторгов, считай, ничего другого не имел. Если отбросить заработки, конечно, это другая тема.
— Ла-а-дно, раз та-ак, — в очередной раз пройдясь по мне глазной подсветкой, раздумчиво протянул первый святой, — будем знакомиться. Я — отец Павел. Можно — брат Павел. Ещё можно — просто брат. Главное — не братан, это важно, тут надо не ошибиться. Не проканает.
Сказал и ойкнул. И тут же умолк, переваривая сказанное. Видно, сообразил, что чуток оскользнулся на ровном месте, опережая плавность естественного хода событий.
— Ну, а если просто Паша? — закинул я в его адрес, наглея просто на глазах. — Для чего нам с вами так уж церемониться? Я же вижу, что вы свои люди, нормальные мужики, без никаких там заморочек, безо всяких.
— В принципе, можно и так, — отчего-то не выказав особенного неудовольствия, согласился первый, — но не сразу, потом, может, чуть погодя, если со временем на вторую орбиту переберёшься и на этой не особенно наследишь.
Он так же, как и я, незаметно для себя перешёл на «ты», и я догадался, что этот переход не слишком его покоробил. Честно говоря, такая скорая переменчивость в изначально заявленном обращении с новоприбывшим больше удивила меня самого, чем озадачила пустынника Пашу проявленным мной панибратством.
— А вот я бы так не спешил… — в пику проявленному собратом быстрому согласию в сомнении покачал головой другой пастырь, пока ещё безымянный. Он вообще больше молчал, уступая право вести разговор своему наперснику. Его лицевые подфарники продолжали гореть, но уже довольно тускло, всё больше и больше слабея, словно в них с медленной, но необратимой силой начинали садиться потайные аккумуляторы. Однако даже эта чувствительная просадка всё равно не позволила мне в полную силу заглянуть в его не замутнённые добавочным светом глаза, чтобы разобраться, кривит он душой или же проявляет принципиальную неуступчивость на самом деле.
— А что так? — несколько напрягся я и незаметно скосил глаза на брата Пашу, дабы вызнать его реакцию на поведение второго. — Что нам, собственно говоря, мешает общаться не столь формально? Коль скоро я всё равно уж тут у вас оказался в качестве переселенца, то совершенно не собираюсь делать вид, что только и мечтаю отделиться от всех нормальных и забыться, вовсе нет. Я, знаете ли, дядька вполне компанейский, и это всем хорошо известно. Вот для примера, когда дичь на вынос идёт, под спецзаказ, под фейерверк: скажем, осенний глухарь, тетерев или, на худой конец, фазанчик — бывало, что прямо с тока снятые полсуток назад, — то зал меня неизменно требует. Орут «Ге-ра, Ге-ра!» Ну, выйду, поклонюсь, ручкой сделаю, улыбочкой порадую. Я их с виноградом люблю приготовить, птичек этих, и с ломтиками свиного сала, в перетяг суровой ниткой. И лучше от задка спины сало брать с кабанчика, там оно у него более упругое, над самым хвостом, он его ни размять не может, ни почесать — не достаёт ни по какому, не пробовали? Сливки, коньяк — по вкусу. Но главное — карамель и грецкие орехи, практически перетёртые в пыль, а вместе — изумительная на вкус «Noyer de flocons d’avoine»
[7]
для обмазки. Хотите, замутим, если что? Масло сливочное найдём тут или как? Без него лучше вообще не браться, не на чем припустить будет, а гаже неправильно припущенной пернатой нет ничего, разве только «Jeu ne pas attrapé»
[8]
. А отыщете сметану вместо масла или растительное чего-нибудь предло́жите — не возьмусь, так и знайте, потому что, как говорится, название «Исаакиевский», братцы мои, ещё не делает собор синагогой — ха-ха. Но это так, к слову.