Пребудь со мной - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Страут cтр.№ 37

— Я прекрасно понимаю, что ты вовсе не обо мне думаешь, когда делаешь это. О ком ты думаешь?

— Дорис. — Он все еще стоял в дверях, в пальто и с портфелем в руке.

Она сделала шаг в его сторону:

— Я не могу отхлестать тебя по щекам — дети внизу. Но я хотела бы хлестать тебя до тех пор, пока ты не свалишься с ног.

Она пошла за ним, когда он попытался двинуться прочь, и толкнула его изо всех сил.

— Господи, Дорис, — пробормотал он, согнувшись и присев, — пожалуйста, прекрати!

Тайлер не занимался обращением неверующих — это не входило в его обязанности, и то, что Конни много лет не посещала церковь, не являлось одним из тех вопросов, которые он мог бы ей задать. Он очень удивился, когда как-то утром Конни спросила его: «Почему Христос велел нам любить наших врагов?» Она только что отрезала два толстых ломтя кофейного кекса, который стоял в противне на столе между ними. Облизала нож и подняла глаза на Тайлера.

Морозный узор, похожий на крохотные снежинки, нарисовался по всему оконному стеклу, дул ветер, так что даже при вставленной зимней раме в кухонное окно задувал зябкий сквозняк. Конни положила нож и пониже натянула манжеты шерстяного свитера.

— Потому что нам очень легко любить своих друзей.

Конни откусила большой кусок кекса и прижала кончик пальца к коричневому сахарному песку, оставшемуся на тарелке.

— А мне — нет, — возразила она. — Мне было трудно любить своих друзей. А теперь их у меня не так уж много.

Тайлер внимательно смотрел на нее.

— Я им завидовала, — объяснила она, слизывая сахарный песок с пальца. — У них есть дети, есть свои дома, и у некоторых даже есть свекровь, которую можно вытерпеть.

Тайлер кивнул.

— Когда я была совсем девчонкой, — продолжала Конни, — я знала одну очень толстую женщину. Однажды она призналась мне: «У меня внутри живет тоненькая, красивая девушка». — Конни откусила еще кусок кекса. — А потом эта женщина умерла, — добавила она, вытирая крошки с пальцев.

Тайлер тихонько поставил на стол свою чашку с кофе.

— А у вас внутри живет мать?

— Точно, — ответила Конни. — Точно, как у той толстой женщины. А потом я умру. — Конни покачала головой. — Я столько мечтала о тех детях, мистер Кэски! Мне практически мерещилось, что они настоящие, реальные. Джейн и Джерри. Это их имена. Хорошие детки. Послушные.

— Мне всегда нравилось имя Джейн, — сказал Тайлер.

— Ага. — Конни вытерла нос бумажным платком. — Я жила в мире грез.

Священник взглянул в окно.

— Думаю, с людьми это часто случается.

— Иногда я никак не разберу, что правда, а что нет. Что мы сделали, а чего не сделали. Ум — странная штука, верно?

— Да.

— Похоже, нам приходится придумывать всякое, чтобы как-то продолжать жить. Притворяться, что мы сделали то или не сделали это.

Он снова посмотрел на нее, на ее мокрые глаза, а она улыбнулась ему и вроде бы даже подмигнула.

— А какие мечты помогают вам жить? — спросила Конни.

Тайлер отодвинул свою тарелку с кофейным кексом, откашлялся:

— О, я иногда сейчас мечтаю о том, чтобы поехать на юг, помогать там священникам в работе с неграми. Они организуют сидячие демонстрации против расовой дискриминации в дешевых магазинах, куда не пускают негров.

— Я знаю, я видела снимки. Но иногда этих людей избивают. Иногда священников даже отправляют в тюрьму. И вы бы все равно хотели это делать? Обожемой! По мне, так лучше умереть, чем в тюрьму сесть.

— Ну, я же не сумасшедший, чтобы в тюрьму стремиться, — признал Тайлер. — Но это очень хорошее дело.

Конни кивнула, глядя на свою чашку с кофе.

— Ну, я уж точно стала бы о вас скучать, — сказала она.

«…от избытка сердца говорят уста». [57]

— Да, — сказал Тайлер. — Но думаю, вам нет нужды беспокоиться. Я же никуда не еду. У меня некому заботиться о детях, и, кроме того… — Он высоко поднял брови. — По правде говоря, Конни, я по уши в долгах. Так что я отсюда никуда не двинусь довольно долгое время, и, если церковь прибавит мне немного долларов, я смогу дать вам работу на полную ставку. Если у вас не пропал к этому интерес.

— Ох, вот уж нет.

Драя пол в ванной комнате, Конни вдруг ощутила, что с глаз у нее будто бы сорвали липкий пластырь. Все кругом обрело новую яркость, каждая отдельная, дочиста протертая плитка являла ей свою особую прелесть. Попозже днем она щеткой на короткой ручке обмела все плинтусы в верхнем коридоре. Лампа над лестничной площадкой роняла дружелюбный свет, вызывая теплое чувство даже к изношенной ковровой дорожке, укрывавшей ступени; обои в тонкую голубую полоску, казалось, обрели уютный цвет сливочного масла. И все же ей было как-то странно не по себе. Потому что вместе с чувством легкости Конни ощущала, как в доме священника у нее изнутри наверх сочится что-то темное, будто тепло его дружбы было как бы солнцем над заснеженным полем, где то, что лежало глубоко в почве, под снегом, оказалось затронуто. Давние страхи, еще времен ее детства, разочарования долгих лет замужества, недавние волнения и растерянность — все это было плотно упаковано у нее внутри, и, меняя простыни на кровати Кэтрин, Конни подумала, как жаль, что она не может выполоть, словно сорняки, эти глубоко засевшие ростки тьмы. Она думала о том, что священник говорил ей про того парня — Бонхёффера, как тот считал, что способность забывать — это дар. Бросив на кровать подушку, она кивнула. Выпрямила подушку. Слегка ее взбила.

Тем временем Тайлер работал у себя за письменным столом и радовался, что слышит ее шаги на лестнице, шуршание щетки о плинтусы, негромкое постукивание ведра о пол, пока он составлял список тем, которые следовало включить в Просительную молитву:

Обо всех, кого затронула забастовка сталелитейщиков.

О неграх на юге, которых ежедневно преследует ненависть и которые находят в себе мужество пытаться обрести личное достоинство.

О семье недавно скончавшегося Джорджа Маршалла, лауреата Нобелевской премии мира. [58]

Тайлер постучал карандашом о столешницу. Берта Бэбкок сказала, выходя на прошлой неделе из церкви: «Мне хотелось бы, чтобы вы помолились о Бобе Хоупе, [59] который ослеп на один глаз». — «Конечно», — ответил тогда Тайлер. Но теперь ему не хотелось включать в эту молитву Боба Хоупа, и он положил карандаш на стол.