— Я нашла работу, — заявила она как–то вечером за ужином, и я от удивления опустил нож и вилку. Я даже не подозревал, что она ее ищет.
— В самом деле? — спросил я. — И что же ты собираешься делать?
Она рассмеялась:
— Ничего особенно, просто устроилась секретаршей. В «Лос–Анджелес Таймс». Сегодня утром ходила на собеседование, и мне предложили эту работу.
— Но это чудесно! — воскликнул я, обрадовавшись, что у нее появились новые интересы, и она перестала скорбеть. — Когда начинаешь?
— Завтра. Ты не против?
— Почему я должен быть против? Ты можешь сделать там карьеру. Ты всегда интересовалась политикой. Тебе надо поучиться журналистике. В таких местах для молодежи открываются широкие возможности.
Она пожала плечами, будто ее это не интересовало, но я подозревал, что она уже над этим думала. Стина была не из тех женщин, что могут удовольствоваться канцелярской работой, когда они способны на большее; она была умна и талантлива, ей должна понравиться оживленная атмосфера «Лос–Анджелес Таймс».
— Я знаю там кое–кого, — сказал я, вспоминая репортеров отдела развлечений, с которыми вел дела. — Уверен, это хорошее место. Может, позвоню им. Дам знать, кто ты. Попрошу их за тобой приглядывать.
— Нет, Матье, — сказала она, накрыв мою руку своей. — Позволь мне самой с этим справиться. Все будет хорошо.
— Но они могут познакомить тебя со всеми, — запротестовал я. — Пообщаешься с людьми. Заведешь друзей.
— И тогда они станут думать, что раз я замужем за продюсером «Шоу Бадди Риклза», значит, с моей помощью они смогут получить доступ на телевидение. Нет, уж лучше я сама. К тому же пока я просто секретарша. Посмотрим, что будет дальше.
Мы отправились на вечеринку в дом Ли и Дороти Джексон, где собралась бо́льшая часть самых значительных персон в телеиндустрии. Роберт Келдорф приехал со своей новой женой Бобби — «да, это женское имя», все время повторяла она, представляясь, — и устроил грандиозное шоу, рассказывая всем, как он недавно переманил ведущего Деймона Брэдли из «Глаза» в «Алфавит». Лорелея Эндрюс почти всю вечеринку подпирала стойку бара, сигарета безвольно свисала с ее нижней губы: она жаловалась всем, кто готов был слушать, как с ней обошелся Расти Уилсон; нет нужды говорить, что я старался избегать ее.
Стина выглядела сногсшибательно в бледно–голубом туалете без бретелек, скопированном с платья, которое Эдит Хед создала для Энн Бакстер в фильме «Все о Еве»
[101]
. Моя жена впервые встретилась со множеством людей, которые работали со мной изо дня в день, и ее взволновало знакомство с этим блестящим обществом; глаза у нее широко открывались всякий раз, когда она видела сногсшибательные туалеты на проходящих мимо дамах. К сожалению, все эти имена для нее ничего не значили; она так редко смотрела телевизор, что когда я представил ее самому Стэну Перри, она улыбнулась и попросила принести ей еще один «манхэттен».
— Матье, — сказала Дороти, пробираясь к нам через комнату и широко раскинув руки, чтобы заключить меня в страстные объятья. — Очень рада вас видеть. Как всегда роскошны. — Я рассмеялся. Дороти нравилось вести себя экстравагантно — она удушала блистательными комплиментами тех, кому симпатизировала, и жалила острым язычком тех, кого не выносила. — А вы, должно быть, Стина, — игриво добавила она, оценивающе разглядывая мою изящную жену, ее благородные черты, бронзовую кожу и большие карие глаза. Я затаил дыхание, надеясь, что она сможет сказать что–нибудь милое, ибо мне очень нравилась Дороти и не хотелось, чтобы наши отношения испортились. — На вас самое сногсшибательное платье, — с улыбкой сказала она, и я расслабился. — Честно говоря, мне остается только раздеться догола, чтобы привлечь хоть капельку внимания, которого вы меня лишили, бессердечная профурсетка. — Стина рассмеялась, поскольку Дороти произнесла эту фразу едва ли не с нежностью, дружелюбно погладив ее по руке. Была у Дороти такая привычка — наугад выбирать в светском обществе новенького и уподоблять его себе. — Вы ведь не против, что я кручусь вокруг вашего мужа, — заявила она. — Я писатель, и без меня не было бы шоу.
— Вообще–то, Ли — тоже писатель, — добавил я, слегка поддразнивая ее. — И кто из нас может себе представить «Шоу Бадди Риклза» без самого Бадди Риклза, а?
— Пойдемте со мной, Стина, если вас и в самом деле так зовут, — игриво сказала Дороти. — Я хочу познакомить вас с молодым человеком, в которого вы обязательно влюбитесь без памяти. И только подумайте об алиментах, которые вы сможете затребовать с этого парня, когда наконец–то от него отделаетесь. Ему же до пенсии считанные дни.
Если бы она только знала, подумалось мне; но я был рад, что она решила познакомить Стину с гостями, поскольку было бы нелепо, если бы жену всем представлял ее муж. Лучше, если это сделает хозяйка — и к тому же устроит из этого настоящее шоу. Стине понравится, она познакомится с людьми, а Дороти будет считать, что выполняет одну из своих светских обязанностей.
Я направился к стеклянным дверям, выглянул наружу и обрадовался, увидев Расти и Бадди — вот истинно американские имена, подумал я, — увлеченных беседой с какой–то парой средних лет. Я решил подокучать им и, подойдя ближе, слегка кашлянул. Передо домом простиралась великолепная лужайка, прожекторы трепетно подсвечивали фонтан, превращая его в настоящее произведение искусства. Звук струящейся воды всегда завораживал меня — он казался удивительно уместным в прохладном ночном воздухе. Я опасался, что мое вмешательство в беседу вызовет неприязненные взгляды, но Расти, казалось, обрадовался и поманил меня.
— Матье, вот вы где, рад вас видеть, — сказал он, пожимая мне руку.
— Привет, Расти, Бадди, — сказал я, ожидая, что меня представят паре, нервно переминавшейся рядом.
— Мы говорим о политике, — сказал Расти. — Ты ведь интересуешься политикой, верно?
— О, едва ли, — ответил я. — Стараюсь не ввязываться. Я уже успел выяснить, что стоит мне влезть в текущие события, как они сразу же завлекают меня в свое логово и превращают в своего узника. — Повисла тишина, и я подумал, не оставить ли мне риторику на долю Дороти. — Я привязан лишь к самому себе, — тихо добавил я.
— Ну, мы просто говорили о Маккарти
[102]
, — сказал Расти, и я застонал.
— А это обязательно? — спросил я. — Мы же не на работе.