Глава 18
АВГУСТ–СЕНТЯБРЬ 1999 ГОДА
Лондон, 12 августа 1999 года
Уважаемый мистер Заилль,
Несколько раз мне хотелось позвонить Вам после похорон моего отца, чтобы поблагодарить за прочувствованную речь, произнесенную Вами в церкви. Должен сказать, что для нас большое утешение — знать, что наш отец был столь уважаем и любим в вашей индустрии.
Мне было очень приятно побеседовать с Вами после похорон; сожалею, что Вы исчезли прежде, чем мы закончили разговор. Как Вы помните, мы обсуждали мою работу — мою рукопись — и, похоже, Вас она заинтересовала. Вы также упомянули своего племянника Томми, который, по Вашим словам, лучше, чем Вы, разбирается в работе телеиндустрии.
Следуя Вашему совету, я закончил сценарий и послал его Вашему племяннику, звезде «Би–би–си», но, к сожалению, должен Вам сообщить, что он вернул ее мне, не прочитав, с весьма краткой запиской. Может быть, Вы забыли рассказать ему о моем сценарии?
Мне не удалось поговорить о моей работе с Вами или с ним, поэтому в лучших традициях голливудских стяжателей, я подумал, что следует «разрекламировать» сценарий в одном кратком абзаце. Вот он:
Как–то вечером парочка пожилых приятелей напиваются и по дороге домой снимают малолетнюю шлюху. Добравшись до дома, они забавляются с наркотиками, к которым непривычны, и в результате один из них умирает. Один их друг впадает в панику, но другой не теряет головы — он звонит молодому парню, который ему кое–чем обязан, и просит о помощи. Вместе они перевозят тело в другое место, и когда того приятеля находят, все решают, что это несчастный случай: покойный был один, никакого скандала. Но они не подозревают, что сын покойного проснулся посреди ночи — они даже не знали, что он был в доме, — и все слышал и видел. Сын размышляет, не следует ли позвонить в полицию и обо всем рассказать, но в конце концов решает этого не делать, поскольку сознает, что эти два приятеля могут ему помочь. Они соглашаются, жизнь продолжается и все прекрасно. Никто никогда ничего не узнает.
Вот и все, мистер Заилль! Вам нравится? Я также прилагаю копию полной версии сценария и повторно отправляю его Вашему племяннику с более убедительной запиской. Уверен, Вы сможете помочь с финансированием съемок. С нетерпением жду Вашего ответа.
С наилучшими пожеланиями,
Ли Хокнелл.
Я пригласил Мартина к себе выпить, решив, что привычная уютная обстановка моего дома — более подходящее место, чтобы выслушать плохие новости, нежели стерильная атмосфера офисов телестанции. Я понимал, как он все это воспримет; пожилой человек, привыкший быть в центре внимания, приученный к тому, что люди ловят каждое его слово, какими бы нелепыми слова эти ни были, внезапно становится безработным, брошенным на произвол судьбы. Он сойдет с ума. И дело не в деньгах — мы ему практически ничего не платили, он вполне обеспеченный человек. Он заработал себе приличную пенсию, у него есть свой дом, заполненный хорошей живописью и objeсts d’art
[78]
, которые со временем не дешевеют. Такой образ жизни он любил высмеивать в других, но его самого он устраивал. Мне хотелось надеяться, что он воспримет новость спокойно, хоть я в этом и сомневался.
Я не рассчитывал, что вместе с ним придет Полли, и это отчасти расстроило заготовленную речь. Полли — вторая жена Мартина, они женаты семь лет. Нет нужды говорить, что она моложе его — ему шестьдесят один, а ей всего тридцать четыре. Его первая жена, Анджела, с которой я никогда не встречался, была с ним бо́льшую части его парламентской карьеры, но они разошлись вскоре после того, как он снова стал частным лицом. Когда отпала нужда убеждать людей в собственном счастливом браке, он развелся с ней, открыл охоту на молодое поколение и без особых затруднений подцепил Полли; знаменитости всегда привлекают внимание. Я мало знал о ее прошлом, за исключением того, что она хорошо разбирается в искусстве — она работала в картинной галерее во Флоренции, строительство которой я финансировал в 1870–х годах, — и в музыке, что большая редкость среди дам ее поколения. Разумеется, она вышла за Мартина ради его денег, но и он кое–что получил взамен. Он явно наслаждался статусом стареющего ухажера молодой красивой женщины и тем, что она позволяет ему находиться рядом; осмелюсь заметить, что и она могла кое–чему его научить.
— Мартин, — сказал я, бодро открывая дверь, и, — Полли, — тут же пробормотал я. Моя улыбка слегка застыла — я пытался оценить, как это может сказаться на встрече. — Я так рад видеть вас обоих.
— Взаимно, — ответил он, входя в квартиру и вертя головой во все стороны, чтобы понять, есть ли тут кто–нибудь еще или появилось ли что–нибудь новое, что стоит рассмотреть. У него была привычка брать мои вещи, внимательно их изучать, а затем сообщать мне, что либо у него есть такое же, но получше, либо что он мог бы достать мне такую же вещь за полцены. Это была одна из наименее привлекательных его черт.
Я провел их в гостиную и предложил выпить. Мартин, как всегда, хотел виски, а Полли ни с того ни с сего попросила мятный джулеп.
— Что? — удивленно спросил я, поскольку я не планировал устраивать коктейльную вечеринку или сцену из «Великого Гэтсби».
— Мятный джулеп, — повторила она. — Бурбон, листья мяты, толченый лед…
— Я знаю, из чего он состоит, — быстро ответил я. — Просто удивился, что вы захотели именно его. — Мне пришло в голову, что я не пил мятный джулеп с двадцатых годов. — И, если честно, сомневаюсь, что у меня есть мята.
— А бурбон у вас есть?
— Разумеется.
— Тогда бурбона. Чистого.
От коктейля до чистой выпивки, странно. Я отправился в кухню и приготовил напитки. Когда я вернулся, Мартин стоял в углу с чугунным подсвечником в руках; он перевернул его и внимательно изучал, оставив при этом в нем все три свечи, так что маленькие обломки застывшего воска рассыпались по ковру. Я с грохотом поставил поднос, надеясь, что он повернет подсвечник как надо.
— Где вы это взяли? — спросил он, возвращая подсвечник в нормальное положение, но при этом царапая металл, чтобы посмотреть, сойдет ли с него что–нибудь. — У меня был точно такой же, но краска слезала, если поскрести.
— Тогда, быть может, не следовало его скрести, — сказал я, слегка улыбнувшись, и сел, а Полли развернулась, чтобы лучше видеть мужа. — Это похоже на старый анекдот про человека, который пришел к доктору и сказал: «Мне больно, когда я делаю рукой вот так».
Я наблюдал, как он ставит подсвечник на место, и вспоминал, что предмет этот был свадебным подарком моей некогда тещи Маргериты Флеминг, на безумной дочери которой, Эванджелине, я имел глупость жениться в начале XIX века. Один из немногочисленных памятных сувениров, оставшихся от того злосчастного швейцарского брака, закончившегося тем, что Эванджелина сбросилась с крыши санатория, в который ее поместили. Я сам ее туда отправил, разумеется, — после того, как она попыталась убить меня, глупая девчонка, решив, что я вступил в сговор с Наполеоном, хотя у меня с этим человеком не было ничего общего. После ее смерти я избавился от большей части нашей собственности, не желая вспоминать эту мрачную полоумную юродивую, но сохранил подсвечник, потому что он был исключительно красив и всегда вызывал восхищение моих гостей.