— Я буду здесь, — пообещал он.
Быстро сняв сценический костюм в гримерке, которую делила с тремя другими девушками. Кора внимательно посмотрела на себя в зеркало и подумала, не подкрасить ли губы.
— Что ты мечешься как угорелая? — спросила танцовщица Лиззи Маклин, никогда не видевшая, чтобы Кора так суетилась.
— У меня свидание.
— Эка невидаль! Ты ведь каждый вечер уходишь домой с новым мужиком.
Кора злобно глянула на нее, продолжая переодеваться.
— Не знаю, — сказала она, помолчав. — Мне кажется, этот — другой. По-моему, у него водятся деньги.
— То же самое ты думала о том субчике в прошлую субботу. А он просто добился от тебя своего — и все, разве не так?
— Он был в шелковом жилете и с золотыми часами. Откуда мне знать, что он их украл?
— Тебе нужно вначале немного узнать мужчин. Или скопить денег на уроки вокала, если тебе больше ничего не нужно. Почему ты думаешь, что этот чем-то отличается?
— Не знаю, — ответила Кора. — Может, интуиция. Но мне кажется, с ним все получится. Знаю, это звучит глупо, но мне правда так кажется. Если у него нет жены, но есть в кармане пара долларов, вдруг он поможет мне стать знаменитой певицей.
— Знаменитой певицей! — воскликнула Лиззи. — Тебе всегда хочется больше, чем имеешь. Да и вообще, зачем становиться знаменитой? — спросила она. — Неужели тебе здесь плохо? Считаешь себя лучше нас, Кора Тернер?
— Помяни мое слово, — сказала под конец Кора и, развернувшись, с улыбкой на устах устремилась к двери. — Скоро ты прочитаешь обо мне в газетах, повернешься к мужу и скажешь: «Ба, да это же Кора Криппен! В девичестве Кора Тернер. Мы вместе выступали в мюзик-холле. Вот как распорядилась судьба. Кто бы мог подумать!»
Вскоре после этого доктор Хоули Харви Криппен и миссис Кора Криппен упаковали вещи и переехали из Нью-Йорка в Лондон — Кора верила, что там-то наконец и взойдет ее звезда. Она всегда мечтала, что встретит мужчину, богатого и честолюбивого, который перенесет ее с нижних строчек афиш нью-йоркских мюзик-холлов на верхние строчки афиш европейских оперных театров. Она считала, что место великих актрис и певиц — в Лондоне и Париже, а не на Манхэттене. Ну и конечно же они не должны развлекать каждый вечер пьяную публику и водить домой ради минутного наслаждения каждого потенциального супруга, входящего в двери заведения. Она ждала настоящего мужчину. Но дождалась лишь Хоули Криппена.
Однако, в отличие от своей новой молодой жены, Хоули с огромной радостью остался бы в Америке. Хотя работа ему не нравилась, его сбережения росли, и он уже собирался пройти длительный вечерний курс обучения в одной нью-йоркской больнице, чтобы наконец получить право называть себя настоящим врачом. Ему не хотелось уезжать, но когда оба раскрыли карты, Кора принялась настаивать на своем.
— Ты хочешь, чтобы я зарыла в землю свой талант? — кричала она в их небольшой комнатке на Восточных 50-х улицах Манхэттена. — Хочешь держать меня здесь, как птицу в клетке? Ты мне завидуешь.
— Дорогая, это неправда, — тихо сказал Хоули, надеясь, что его спокойная интонация заставит и ее говорить потише. Всего лишь два дня назад довольно крупный мужчина из квартиры этажом ниже громко постучал в их дверь и заявил: если Хоули не заткнет свою сумасшедшую визгливую жену, тогда он заткнет ее сам, и Криппен все чаще задумывался над этим предложением.
— Нет, правда, — верещала она. — Посмотри на себя — ведь ты же выскочка и ничтожество, пыжишься, строя из себя врача, хотя на самом деле ты — обычный торговый агент. Я могу стать великой певицей, Хоули. Я могла бы произвести сенсацию на лондонской сцене. В Нью-Йорке слишком много певиц. А там я буду выглядеть экзотично. Люди станут платить деньги за то, чтобы на меня посмотреть.
— Но Лондон… — заныл он. — Это же так далеко.
— Да боже ж ты мой — скоро уже двадцатое столетие! Мы доберемся туда за две-три недели. А через полгода будем ужинать с королевой Викторией в Букингемском дворце.
Аргументы сыпались один за другим. Иногда она выбирала иную тактику, указывая, что в Лондоне они смогут начать новую жизнь и у Хоули появится возможность поступить там в медицинское училище.
— В любом случае я буду зарабатывать кучу денег, — говорила она. — Я могу стать одной из величайших оперных певиц и заплачу за твое образование. Потом ты сможешь открыть практику на Харли-стрит,
[19]
и мы будем развлекаться каждый божий день. Подумай о званых вечерах, Хоули! Подумай, какую жизнь мы могли бы вести.
Когда она говорила так нежно и обнадеживающе, он сильнее склонялся к этой идее, однако настроение у нее менялось ежесекундно. Порой он даже спрашивал себя, как ей вообще удалось устроиться на работу. Вскоре после знакомства с Корой Хоули в нее влюбился. Она составляла ему компанию. Была доброй, заботливой, сдержанной. Он выдавал себя за другого, преувеличивая свое состояние и положение, а она поступала точно так же, притворяясь скромницей. Вскоре они стали любовниками, и он уже не мог без нее жить. В отличие от первой жены, которая оставалась застенчивой и невинной до самой гибели, Кора знала, чего ей нужно от мужчины, и добивалась этого. Хотя ей было всего семнадцать — на четырнадцать лет меньше, чем ему, — она обладала таким опытом и талантом в постели, что шокировала и одновременно привораживала его. С Хоули она могла бы выбраться из нищеты и поэтому прислушивалась к нему, повторяя, что в него верит. Они поженились и оба разочаровались в результатах.
Хотя Хоули смотрел водевили чуть ли не каждый вечер и ему нравились ее выступления, в глубине души он понимал: чтобы его новая жена стала звездой, приличного учителя пения будет маловато. Она, конечно, попадала в ноты — но Хоули и сам бы мог в них попасть, если бы постарался, однако не становился от этого вторым Карузо.
[20]
Ее голос долетал лишь до середины зрительного зала и больше напоминал щебет птицы на подоконнике, нежели утренний хор, встречающий восход солнца. Она упражнялась в сольфеджио у них в комнате, пока противный мужик снизу не начинал грозить, что свернет обоим шеи, но самые высокие ноты ей так и давались. Однако она по-прежнему утверждала, что обладает огромным талантом, который вскоре признает весь мир.
В Лондоне они нашли дом на Саут-креснт, рядом с Тоттнэм-Корт-роуд, и за умеренную плату сняли верхний этаж. Хоули нравилось, что, минуя Бедфорд-сквер, он мог ходить по Монтегю-стрит в Британский музей, где в любое время дня царили тишина и покой, никто не стоял у окна, упражняясь в ломаных арпеджио, и где он мог спокойно сидеть и читать медицинские книги. Его все больше и больше интересовал новый мир патологии и судебной медицины, и он старался прочесть как можно больше статей о вскрытиях и анатомировании человеческого тела. Иллюстрации — грубые рисунки, разбросанные по все этим страницам, — приводили его в восторг, и ему хотелось увидеть своими глазами настоящее вскрытие. В книгах описывались различные инструменты: орудия для удаления органов; скальпели с тонкими лезвиями, которые врезались в кожу, словно раскаленные ножи в масло; пилы для раскрытия грудной клетки; щипцы для разделения ребер. Читая и думая о них, Хоули ощущал во всем теле волнующую дрожь. Глаза расширялись, во рту пересыхало: он возбуждался. В музее хранились большие подшивки медицинских журналов, и, сидя со стопкой «Американского ученого» или экземплярами «Британского медицинского журнала», он мысленно переносился в пору своего детства и юности в Энн-Арборе, вспоминая, как Джезебел Криппен твердо решила отвратить его от греховного мира медицины и вернуть на путь Христа. Он давным-давно оборвал все связи с родителями и не имел ни малейшего понятия, живы ли они. Хоули почти никогда о них не думал, а если и думал, то не испытывал при этом никаких эмоций или простых человеческих чувств.