После она поняла, что приняла решение почти сразу же, как только идея сформировалась в ее голове.
До того как утренний рынок закрылся, она ухитрилась остаться одна, чтобы купить то, что нужно. Серьги, плащ, черный гребень. Красную перчатку.
И покупая все это, она начала думать о матери и вспоминать мост в Тригии. Неудивительно: мозг всегда работал по таким сюжетам. Эти сюжеты стали причиной того, что она на это пошла, что смогла даже подумать о таком. Когда наступит ночь, ей придется уйти одной, ничего никому не сказав. Придумать какую-нибудь ложь для Алаис. Никаких прощаний; они бы ее не пустили, как и она не пустила бы никого из них.
Но что-то надо делать, они все это знали. Надо предпринять какой-то шаг, и в то утро на рынке Катриане показалось, что она поняла, каким должен быть этот шаг.
Первую половину своей одинокой прогулки через темный город она ругала себя за недостаток мужества и за то, что у нее так дрожат руки. Но все же они перестали дрожать, когда она подошла к стене сада и увидела падающую звезду на сине-черном бархате небес.
— Нам придется тебя обыскать, сама понимаешь, — сказал один из двух стражников у ворот с кривой усмешкой на лице.
— Конечно, — пробормотала она, подходя поближе. — Так мало развлечений, когда стоишь на страже, не так ли? — Второй рассмеялся и потянул ее вперед, но не грубо, в круг света от факелов, а потом чуть дальше, в более укромную тень у края площади. Она услышала короткий, тихий спор между двумя стражниками по другую сторону ворот, который закончился кратким приказом из шести слов. Один из них, явно более низкого звания, нехотя зашагал через двор к замку, чтобы отыскать Ангиара Барбадиорского и сообщить ему, что его мечты только что сбылись, или что-то вроде этого. Другой поспешно отпер ворота ключом, висящим на кольце у пояса, и вышел к остальным.
Они занимались ею довольно долго, но не грубо, и не позволяли себе слишком много. Если она попадет к барбадиору и завоюет его расположение, то оскорблять ее рискованно. Катриана на это и рассчитывала. Один или два раза ей удалось тихонько захихикать, но не так, чтобы их поощрить. Она все еще продолжала думать о сюжетах, вспоминая тот самый первый вечер, когда она пришла к Алессану и Баэрду. Ночной портье в гостинице с похотливой ухмылкой попытался ее пощупать, когда она проходила мимо, он не сомневался в том, зачем она здесь.
«Я не буду с вами спать, — сказала она, когда они открыли дверь на ее стук. — Я никогда не спала ни с одним мужчиной». Она видела столько иронии в своей жизни, глядя в прошлое из этих спутанных теней, пока руки охранников ощупывали ее тело. Кто из смертных знает, куда приведет линия его жизни? Вероятно, было закономерно, что она подумала о Дэвине и о том потайном чулане во дворце Сандрени. Все получилось совсем не так, как она тогда предполагала. Но в тот день она не думала о будущем и о судьбе. Тогда еще не думала.
А теперь? О чем она должна думать теперь, когда снова начинает выстраиваться сюжет судьбы? Образ, сказала она себе, стоя в тени вместе с тремя стражниками, крепко держись за образ. Выход на сцену и конец представления, свеча, от которой начнется пожар.
К тому времени как они с ней закончили, вернулся четвертый стражник с двумя барбадиорами. Они тоже улыбались. Но обращались с ней почти учтиво, когда впустили в ворота и повели через центральный двор замка. Свет неровными пятнами падал вниз из выходящих во двор верхних окон. Перед тем как войти в замок, Катриана посмотрела вверх, на звезды. Огни Эанны. И у каждого свое имя.
Они вошли в замок через массивные двери, охраняемые еще четырьмя стражниками, потом поднялись на два длинных пролета по мраморной лестнице и прошли по ярко освещенному коридору на самом верхнем этаже. В конце этого последнего коридора виднелась приоткрытая дверь. Когда они подошли к ней, Катриана увидела за ней комнату, изящно обставленную мебелью темных, насыщенных тонов.
В дверях стоял Ангиар Барбадиорский, в голубом халате под цвет его глаз, держа в руке бокал зеленого вина, и пожирал ее взглядом второй раз за этот день.
Она улыбнулась и позволила ему взять себя за руку в красной перчатке ухоженными пальцами. Он ввел ее в комнату. Закрыл и запер дверь. Они остались одни. Повсюду горели свечи.
— Рыжая лисичка, — сказал он, — как ты любишь играть?
Дэвин всю неделю нервничал, ему было неловко в собственной коже; он знал, что они все себя так чувствуют. Сочетание нарастающего напряжения и вынужденного бездействия с пониманием — стоило только посмотреть иногда на Алессана — того, как близки они к кульминации, делало их всех неестественно, опасно раздражительными.
Перед лицом такого настроения Алаис проявила себя самым необычайным образом, она оказалась просто милостью божьей. Дочь Ровиго с каждым днем становилась все более мудрой, более мягкой и более свободно чувствовала себя среди них, как будто поняла, что в ней нуждаются, что ее пребывание здесь имеет свой смысл, и изо всех сил старалась его оправдать. Наблюдательная, неизменно веселая, всегда готовая поддержать разговор вопросами и умными ответами и с готовностью выслушивать самые длинные анекдоты, она почти в одиночку два-три раза спасала застольную беседу, не позволяя им замкнуться в тяжелом молчании или впасть в мрачную раздражительность. Слепой Ринальдо, Целитель, в нее почти влюбился, так он расцветал, когда она была рядом. И не только он один, думал Дэвин, и даже радовался, что напряжение момента не дает ему разобраться в собственных чувствах.
В атмосфере Сенцио тонкая, бледная красота Алаис и ее застенчивая грация выделяли ее, словно цветок, пересаженный в оранжерею из сада с более прохладным климатом. Конечно, так оно и было. Дэвин, который и сам умел наблюдать, ловил взгляд Ровиго, устремленный на дочь, когда она втягивала в беседу то одного, то другого из новых товарищей, и взгляд этот был очень красноречивым.
Сейчас, в конце ужина, после того, как Алаис полчаса описывала их утренний поход на рынок так, словно это было полное открытий морское путешествие, она извинилась и ненадолго поднялась наверх. После ее ухода за столом опять вдруг воцарилось мрачное настроение, неизбежный возврат мыслей к единственной цели их жизни. Даже Ровиго не избежал его: он наклонился к Алессану и тихим, резким голосом задал вопрос насчет последней вылазки за городские стены.
Алессан и Баэрд вместе с Дукасом, Аркином и Наддо обшаривали дистраду в поисках возможных полей сражения и лучшего места для своего размещения, когда придет время им самим сделать последний, решающий ход. Дэвину не очень нравилось думать об этом. Это имело отношение к магии, а магия его всегда тревожила. Кроме того, чтобы что-то произошло, должна была состояться битва, а Альберико Барбадиорский застрял у границы и, казалось, не собирается никуда двигаться. С ума можно сойти.
Они начали проводить все больше времени врозь днем и по вечерам, частично по соображениям осторожности, но, безусловно, еще и потому, что слишком тесное общение в таком настроении никому не доставляло удовольствия. Сегодня вечером Баэрд и Дукас находились в одной таверне в гавани, отбиваясь от уговоров торговцев живым товаром. Им надо было повидаться с людьми из Тригии, моряками Ровиго и со многими другими, которые прибыли на север, откликнувшись на долгожданный призыв.