Богам – божье, людям – людское - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Красницкий cтр.№ 24

Красава коротко простонала и принялась вырываться, Мишка выпустил ее руки, схватил за плечи и как следует встряхнул.

– Глаза-то открой! Все уже, все! Никто тебя больше не обидит, ну-ка, посмотри на меня.

Красава послушалась, открыла глаза, которые тут же начали наполняться слезами.

– Мишаня, она меня… – Продолжение фразы утонуло в рыданиях.

Тут все было в порядке, раз слезы, значит, отпустило. Мишка поднял голову и глянул на Юльку и Савву. Пацан лежал неподвижно, видимо в обмороке, а Юлька, что-то зло шипя сквозь зубы, по одному разгибала пальцы Саввы, сомкнутые на ее поясе.

– Ну что, Перуница [8] , великую победу одержала? С детишками справилась!

Слава тебе, дева грозная!

Ликом прекрасная, богоподобная,

В прах всех врагов повергающая

Мощной десницей божественной!

Блеск твоих крыльев серебряных,

Взор твоих глаз, что как яхонты,

Смертью грозят недостойному,

В трепет ввергают несмелого…

– Трепач! – Юлька зло зыркнула в сторону Мишки и снова опустила глаза к поясу. – Скоморохом тебе быть!

Но возжигают они

Пламя отваги у воинов,

Но поселяют они

Сладкую муку любовную

В сердце того, кто с достоинством

Имя несет мужа честного…

– Балаболка! – Юлька наконец освободилась и поднялась на ноги.

Стоя над телом поверженным,

Славу поешь ты делам его:

Подвигам, битвам, свершениям.

Душу приняв мужа честного,

Ты по пути яснозвездному

В Ирий пресветлый…

– Да заткнись же ты, аспид! Ты хоть знаешь, что тут было?

– И знать не хочу! Перед тобой двое больных лежат. Ты лекарка или коза на выпасе?

– Эта мочалка…

Это было серьезно! Юлька не отреагировала на, казалось бы, неотразимый прием – призыв к исполнению лекарских обязанностей. Хочешь не хочешь, пришлось применять недетские средства:

– Даже и не знал, что ты так хороша, когда сердишься! Прямо глаз не отвести!

– Трепач… – Вне всякого сомнения Юлька слышала подобное в свой адрес впервые в жизни. – И что в тебе девки находят? Морда шпаренная, руки-крюки, язык, что помело…

– Правда твоя, Юленька: неказист… но твоей-то красоты нам на двоих хватит, даже еще и останется!

– Да ну тебя!

– Нет, правда, Юль! Недаром же мне про Перуницу вспомнилось!

– Вот еще… выдумал…

Юлька вырвала руку и чересчур суетливо склонилась над Саввой, приподняла ему голову, оттянула веко.

– В лазарет его! Надо присмотреть, когда в себя приходить начнет, – не глядя на Мишку, сухим деловым тоном распорядилась лекарка. – Голос-то вернулся, но… всякое может быть.

– Сейчас, Юль… только мне двоих не утащить. Ничего, сейчас организуем!

«А вы-то чего засуетились, сэр?»

– Погоди, Юль, а с Красавой что?

– Ничего. Поревет-поревет и успокоится. Впредь наука – с лекарками не вздорить!

Мишка сунул в рот пальцы и вполсилы, чтобы не будоражить весь гарнизон крепости, высвистал сигнал «ко мне». Почти сразу из-за угла вышел наставник Прокопий – не старый еще мужик, бывший ратник, перешедший в обозники после потери правой руки.

– Чего это тут у вас? – недоуменно спросил Прокопий, обводя взглядом «поле битвы». – Михайла, это ты звал?

– Я, дядька Прокоп. Видишь: двое болезных у нас – мне одному не утащить. Возьми Савву, отнеси, куда лекарка покажет.

– Угу. – Прокопий одной рукой подхватил Савву с земли и, осторожно придерживая крюком, заменявшим ему кисть правой руки, взвалил на плечо. – Показывай, девонька, куда нести.

Конечно, хорошо было бы выяснить, что тут произошло, из-за чего сцепились Юлька с Красавой и как Красава оказалась запертой в собачьей клетке, но Мишка, еще из ТОЙ жизни, вынес железное правило: ни при каких обстоятельствах не встревать в женские разборки (неважно, девичьи или бабьи). Столь же неукоснительно он следовал и другому правилу: никогда не обсуждать одну женщину в разговоре с другой. Здесь, правда, были не женщины, а девчонки, но девчонки ох какие непростые. Сработало и третье правило – удивить, значит, победить. Юлька ожидала от него чего угодно, только не комплиментов, да и не знала она, что это такое.

Мишка вдруг почувствовал, что краснеет. Ощущение было такое, словно обманул маленького ребенка. В сущности, Юлька была абсолютно беспомощна против примененного Мишкой метода, и хотя он не сказал ей ни слова неправды, но почувствовал себя исключительно погано – говорил-то он искренне, но, если бы не необходимость, произносить это вслух ему бы и в голову не пришло.

«М-да-с, досточтимый сэр, сколь бы юным ни было нынешнее вместилище вашего сознания, а годы есть годы! Где юношеский трепет, где «обильные страстные речи» и прочие благоглупости, лезущие наружу помимо воли? Где, наконец, позвольте вас спросить, «взгляды, так жадно, так робко ловимые»? Рассудочность, расчет, взгляд стороннего наблюдателя… А Юлька-то вспоминать будет каждое слово, повторять про себя, думать всякое девичье… Стыдно-то как!»

Мишка поднял на руки Красаву, отметив между делом, что левая рука хоть еще и побаливает, но работает нормально, и понес ее к дому Алексея. Плач Красавы постепенно затих, перейдя в редкие всхлипывания. Нинеина внучка обхватила Мишку за шею и неожиданно поведала:

– Мишаня, ты не думай… я с Саввой все время была потому, что бабуля так велела. А Юльку я от тебя все равно отважу… это только сегодня у меня так вышло.

«Так это они из-за меня поцапались? Одной девяти еще нет, другой тринадцати. Блин, совсем девки с ума посходили!»

– Тебе Юльку не одолеть. Она уже сейчас сильна, а через год-полтора с ней даже твоя бабуля справиться не сможет. Не лезь на рожон.

– Но ты же на ней не женишься?

– А ты где-нибудь замужних ведуний видела?

– Нет.

– Вот и я… нет…

* * *

«Морда шпаренная, руки-крюки, язык, что помело…» С первым и третьим пунктом не поспоришь, а руки-то тут при чем?»

Когда с лица сняли повязку, Мишка свистнул у баб полированное серебряное блюдо и, забравшись в уголок, где его никто не мог увидеть, долго рассматривал свое отражение. Увиденное, откровенно говоря, не радовало. На краю левой надбровной дуги красовалась вмятина, как будто не лучиной ткнули, а рубанули топором, кожа на левом краю лба и виске натянутая, тонкая и блестящая, вся в разводах от ожога. Левая бровь заметно короче правой и постоянно вздернута, что придает лицу не то насмешливое, не то издевательское выражение. Волосы еще не отросли, и на виду торчит изуродованное ухо. На левой щеке метка, оставшаяся после того, как Анька-младшая лупила младшего брата граблями. Плюс возрастные «удовольствия»: вся рожа в прыщах, на щеках цыплячий пух, под носом нечто, претендующее на звание усов, а губы еще детские – пухленькие.