Царь-рыба - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Астафьев cтр.№ 52

– Хасьянка! – оглушенный потоком собственных заслуг и добродетелей, тряс головой Кирюшка. – Сто со мной сотворили проклятые фасысты? Я бы твоим отцом бы-ыл…

Касьянка зажимала тряпицей бывшему боевому снайперу нос, сморкаться ему приказывала, и он, что дитенок, сморкался, подставлял лицо, чтоб девочка утерла ему слезы. Обихаживая Кирягу-деревягу, Касьянка заверяла, что он и так им все равно что отец, даже еще лучше. И она, Касьянка, никогда его не бросит. Сделается Кирюшка-фронтовик старый и совсем больной от ран, она его обшивать, обмывать и кормить станет.

– Ой, Касьянка! Ой, глупая! – закатывалась мать, тыча пальцем в Кирягу-деревягу, – он оте-ес?! Совсем ты маленькая девоська, нисе, нисе в семейной жизни не разумес!

Киряга-деревяга не соглашался, лез в спор:

– Хасьянка пускай девочка, а ума больше, чем у тебя, ветренки безголовой…

Спустившись на берег, Киряга-деревяга уединился в рыбоприемник, где у него было уютно; на стене, ровно в клубе, висела почетная грамота, плакаты с нарисованной рыбой и консервными банками, стенгазета под названием «За ударный лов» – нарисовал ее один приблудившийся в Боганиде вертлявый парень, от коллективной работы он увиливал, заботился лишь о культурном досуге артели да обжучивал рыбаков в «очко», раздевая до порток. За пакостное дело: уманил маленькую девочку заезжего охотника-эвенка на кладбище, пытался надругаться – был люто бит и отправлен под надежную охрану.

Широко распахнув дверь рыбоприемника, так, что на стенах шевельнулись плакаты и почетная грамота, на столике в углу распахнулась книжка с накладными и сдунуло на пол черный листок копирки, Киряга-деревяга хозяйски-придирчиво осмотрелся и, тюкая деревяшкой по настилу, сделал один-другой проход, проверяя вверенное ему «помессэнье».

– Хасьянка! Акимка! Ко мне! Бегом! – строго, точно полковник в кино, затребовал он. Касьянка сорвалась и не побежала, прямо-таки полетела на длинных птичьих лапках к большому начальнику. Аким фыркнул, пожал плечами, давая понять ребятам, что никакой ему не указчик Киряга-деревяга, однако тоже последовал в рыбодел. Строго и важно осмотрев ребят, как бы оценивая взглядом, можно ли доверить такому народу ценности, Киряга-деревяга достал из-под стола берестянку с солью, баночку с лавровым листом и перцем-горошком.

– Припас берегите, не валите горстями-то! – строго наказывал большой начальник, – когда иссе плавлавка придет?

– Без тебя знам! – бойко отшивала большого начальника Касьянка.

Обнажая коричневые от табака зубы, Киряга-деревяга грозил ей пальцем:

– Шибко много говорис, однако!

– С вами, с мужиками, не говори да не следи, дак и толку никакого не будет…

Киряга-деревяга обезоруженно махал рукой:

– Иди ус, тараторка! А ты, Акимка, в рыбоделе мети! Стобы как зеркало!

– Поменьше соли на пол бухайте! Зеркало тогда будет…

– И этот туда же! Ну никакого почтенья к старсым! – взъедался Киряга-деревяга, и, вывалившись на берег, глядел своими, все еще снайперски зоркими глазами вдаль: – Вот и насы! – извещал он с облегчением.

И тут же из-за мыса одна за другой появлялись низко осевшие от груза лодки и неводник. Вставали они, грузные, далеко от берега. Артельщики, разламываясь, нехотя перешагивали через борта лодок в мелководье, тащили лодки за уключины и борта ближе к берегу, чтоб недалеко рыбу и сети таскать. Навстречу, разбрызгивая холодную воду, спешили помощники-парнишки, кто во что одетый, тоже хватались за борта, вытаращив глаза, помогали вроде бы тащить, на самом же деле волоклись за лодками, заплетаясь в одежонке

Бригадир и за кружку брался последним – сидел он у торца стола хозяином-отцом, его заботы сперва о семье, потом о себе. Киряга-деревяга вытягивал шею – убывал, на глазах убывал спирт из пузатой бутылки – что как не достанется? Бригадир, потомив большого начальника, подсовывал ему стеклянную банку из-под баклажанной икры, брякал об нее алюминиевой кружкой:

– Здоров буди, снайпер! – говорил и, обведя полукруг посудиной, кивал головой: – Всей честной компании!

– Кушайте на здоровье! – хором откликались малые боганидинцы, уже отогревшиеся, приободренные едой.

Бригадир пил, размеренно гукая кадыком, затем сплевывал под ноги, шумно выдыхал и, прежде чем хлебнуть ухи, разок-другой шевелил ее ложкой, словно бы взбадривая варево.

Кашевар хотя и сытее князя бывает, однако ему тоже пришел черед определиться к столу, и, сказавши насчет того, что нельма сегодня попалась нагульна, навариста и еще: «Рюмочка – чок, катись в роточек!» – и он наваливался на еду.

Никаких больше разговоров. Бригада ужинает. Венец всех дневных свершений и забот – вечерняя трапеза, святая, благостная, в тихую радость и во здравие тем она, кто добыл хлеб насущный своим трудом и потом.

Той порой собаки, подобравшие всю бросовую рыбу с приплесков, незаметно вползали под стол и, по сапогам, по запаху ли отыскав своего малого хозяина и друга, тыкались мокрыми носами в колени, намекая насчет себя. И так уж повелось в Боганиде: добросердечность, объединившая людей, переметывалась и на животных. Малые едоки роняли под стол кости, рыбьи крылышки, высосанные головы, поймав подачку, собаки притаенно похрустывали, а рыбаки делали вид, будто никакой вольности не замечают.

Сулили уединенному поселку Боганиде повальный мор, поножовщину. Как ужиться простодушному северному человеку с теми, которых от веку именуют страшным словом «бродяга», а то и «арестант». Киряга-деревяга, пока вместе с бригадой столоваться не начал, называл артельщиков пугающим словом «элемент». Но простодушие ли северян, дети ли их вольные и доверчивые ко всему живому развеяли жуткие предсказания, работой на Боганиде дорожили, и, если какая нечисть затесывалась в бригаду, намереваясь взять ее блатным нахрапом, заразить ленью, картами, воровством, его били смертным боем, как того «культурника», и он или приспосабливался к боганидинскому укладу жизни, или отбывал из поселка.

– Как уха, работники? – обязательный вопрос каждого дежурного кашевара. И на вопрос этот первым должен откликнуться голова застолья – бригадир. Раскрасневшийся от еды и спирта, вольно распахнувший рубаху на груди, где средь путающегося волоса всосалось несколько комаров, он великодушно возвещал:

– Не зря говорится – добрый повар доктора стоит!

– Брюхо, что гора, доплестись бы до двора! – вклинивались в разговор артельщики. Малые, сморенные едой работники, пусть и разрозненно, тоже хвалили кашевара, едва уж ворочая языком:

– Очень хоросо!

Мужики закуривали. Над столом вздымался такой густой и плотный дым, что комары жались к земле, забивались под стол и там набрасывались на собак. Тугунок и вся мелкая братия начинали клевать носом в посудину. Под столом ловкая лайчонка вежливо облизывала в бессилье уроненную ложку, полагая, что ее затем и опустили, чтоб облизать. Разок-другой не корысти ради, от признательности уж собачонка и руку дружка своего лизнет, мужики кто во что горазд прокатываются над малыми.