Аринка им про сотворение хотела было объяснить, да братья уже о своем заспорили — врал или не врал тот приблуда сгинувшему купцу про золото в северной реке. Ясное дело — мальчишки, у них свое на уме.
С Анной про такое говорить было и невместно, и некогда — у боярыни и так дел невпроворот, вздохнуть не успевала, ей еще только задушевные беседы вести! И так она к Аринке с добром и доверием отнеслась. Про наставничество и помощь в обучении девиц им даже говорить не пришлось — само собой вышло. На следующее утро, второе в крепости, Анна, встретив Аринку, как и накануне, в светлице еще до сигнала рожка, только кивнула одобрительно:
— Поднялась? Ну пошли.
А к вечеру девчонки к Арине уже иначе как «наставница» и не обращались, а все с Анюткиной легкой руки. Она первая ее так назвала, остальные глазами похлопали и тоже подхватили. Анна, когда это услышала, только хмыкнула, но ничего не сказала и вроде как одобрила.
А больше и не с кем тут было беседы вести, разве только с Андреем. Вот он-то про сотворение сразу понял, и объяснять ничего не пришлось — в первый же день, после ужина. Он стоял возле дверей в трапезную, сестренки выбежали следом за Аринкой из кухни, тут же подлетели к нему, повисли, по своему обычаю, с двух сторон, стали, перебивая друг друга, взахлеб что-то рассказывать. Андрей, как всегда в таких случаях, замер на месте, стоял, не шевелясь, но уже как-то привычно расслабленно. Видно было, что доволен. И ей, кажется, тоже обрадовался. Ну хоть чуть-чуть. Она шагнула ему навстречу, слегка поклонилась, улыбнулась:
— Здрав будь, Андрей… Кириллович.
Он кивнул, усмехнулся глазами, когда она его по отчеству назвала, и посмотрел вопросительно. Ей одного взгляда хватило, чтобы понять — рад он ее видеть… вернее, их — с девчонками. Но и ее тоже! А вот о чем спрашивает, сразу не уразумела.
— Ты что-то узнать хочешь?
Андрей увидел, что она силится его понять, коротко обвел вокруг себя глазами и снова на нее поглядел.
— Спрашиваешь, как мне здесь, в крепости, показалось? — догадалась Аринка. Он кивнул. — Дух захватывает! — честно призналась она. — Необычно. Интересно очень, незнакомо и… будто начало это, понимаешь? Как… — Она замялась, подбирая сравнение, и вот тогда-то и вырвалось у нее это: — Как… сотворение.
Само выговорилось. Она даже усомнилась, поймет ли он, что она пытается объяснить? И увидела — понял, кивнул ей с одобрением. Вот только поговорить подольше у них никак не получалось. Днем Аринка и сама старалась ему на глаза не лезть, и сестренкам строго наказала не приставать — при деле он тут, а вечером… вечером разве что вот так — мимоходом возле трапезной или на посиделках. Но разве же поговоришь обстоятельно на ходу да на виду у всех? Кабы Андрей ее позвал куда… просто пройтись. Но он ни разу даже единым движением глаз на это не намекнул, а сама она не решалась! И вроде ничего особенного в этом и не было — свои теперь они, а… не могла! Как же все просто казалось тогда, в Дубравном, когда она ему с опекунством-то поклонилась! А сейчас…
И еще Глеб этот частенько поблизости вертелся и смотрел так… со значением. Подходить уже больше не решался — в первый день она его хорошо окоротила, вот и не желал снова нарваться, но, видно, именно пренебрежение его и задело. Ведь красавец, нет ему у баб отказа, и уверен, что любая по его кивку побежит и счастлива будет, вот и неймется ему теперь самому себе доказать, что и она такая же, как все, просто цену себе набивает. Фома тоже таким был, честно сказать. Ну пока ее не встретил. Только Фома действительно полюбил, а у Глеба сейчас ретивое взыграло, азарт, как у заядлого охотника, привыкшего любую добычу без труда получать и даже скучать от того начал, а тут вдруг не дается красная дичь в руки, и все тут! Вот и заело его. А впрочем, оно так и лучше, ей спокойней. Кабы она в его взглядах что-то большее увидела, так жалеть бы стала и этим невольно могла ему надежду или хоть намек на надежду подать. А тут надо сразу отрубать — ответить ему все равно нечем, нет и не будет у нее в душе места для другого, не существует для нее никого на свете, кроме Андрея, и ничего с этим уже не поделаешь. Даже если с ним не сладится, с другим и не надо теперь!
Но долго раздумывать над этим Аринке было некогда — ежедневные дела и заботы девичьего десятка теперь занимали ее целиком, словно попала в бурный поток после застоявшегося озера обыденной и привычной жизни. И закружило на стремнине, понесло неведомо куда, но это не пугало — наоборот, только сил придавало. Глаза горели, усталости и не чувствовала. Не знала раньше, даже помыслить не могла, что такая стезя для бабы возможна, а тут словно прозрела — именно этого ей и не хватало! Да ведь чего-то такого она внутренне ждала с самого начала, когда только приехала сюда и, сидя на телеге, потрясенно оглядывалась вокруг, понимая даже не умом, а нутром, что не просто в иное место попала — в иную жизнь.
Пока что Анна не очень-то доверяла ей самой с девками заниматься — больше приставляла за порядком следить, в помощь старшей, которую, как и обещала вечером первого дня, назначала на каждый день новую. Назначать-то назначала, но первое время толку с этого было мало. Девки, конечно, старались, но уж больно для них необычно и непривычно своими подружками командовать, а тут еще строгости воинские — от этого они порой вообще столпами соляными застывали. Первой Проське досталось этого «счастья». И, конечно, она сразу же впросак и попала.
В то утро боярыня, как и обещала накануне, после рожка Дударика не пошла наверх будить девок, а ждала их в просторной светлице, язвительно усмехаясь — наверху было тихо, хотя на улице уже вовсю слышались утренние звуки просыпающейся крепости.
Подождав немного, Аринка вопросительно взглянула на Анну:
— Может, я?..
— Не лезь! — одернула ее та. — Спать долго они все равно не приучены, дома тоже вставали с петухами, сейчас кто-нибудь спохватится.
И тут, как будто подтверждая ее слова, сверху послышался протяжный испуганный вопль. Что-то с грохотом обрушилось на пол — Арине показалось, что сейчас потолок рухнет — и тяжелый топот, напоминающий конский, понесся к лестнице. Позже выяснилось, что первой спохватилась та, от кого меньше всего можно было этого ожидать — засоня и лентяйка Млава. Она проснулась, мучимая голодом, — накануне так и не удалось выклянчить добавки у Плавы, а есть ей хотелось отчаянно еще с пропущенного завтрака, вот и вертелась сейчас с боку на бок, ожидая, когда пройдет по коридору сердитая боярыня и начнет будить девок. Еще и радовалась, что можно поваляться в постели лишнее… Анна все не шла, соседки сладко сопели, а с улицы уже доносились бодрые голоса отроков. К тому же в животе было по-прежнему пусто. Вспомнив свои вчерашние мучения — еле дотерпела до обеда, — Млава с тоской подумала, что боярыня лишилась ума и желает ее смерти — вон вчера вечером грозилась опять всех без завтрака оставить, коли не встанут сами. Вот тут-то до нее и дошел весь ужас происходящего — ПРОСПАЛИ! Весь десяток. Результатом размышлений толстухи и стал тот стремительный прыжок с кровати, от которого затряслась и заходила ходуном если не вся девичья изба, то настил пола точно. Почти обезумев от мысли, что опять завтрак безвозвратно потерян, Млава, чуть не вышибив дверь, с воем понеслась вниз — умываться, то ли в надежде, что удастся разжалобить боярыню своим рвением, то ли просто в ужасе от неизбежного наказания. Зато и прочих девок она сразу разбудила своей пробежкой. Проська, ошалевшая от испуга не хуже Млавы, когда осознала, как она опростоволосилась с самого утра, бестолково заметалась по опочивальням, поднимая подружек. Те, испуганные не меньше ее, и сами уже вскочили с лавок и тоже, натыкаясь друг на друга, мчались вниз по лестнице в умывальню, галдели и суетились. Словом, переполох с утренним построением получился не меньше, а кабы не больше вчерашнего. Весь десяток остался без завтрака, а Проська, к немалому торжеству своей соперницы Анны-младшей, еще и первую горошину в «копилку для наказаний» за сегодняшнее заработала. Потерявшая от расстройства всякое чувство осторожности Млава, когда до нее дошло, что ее худший кошмар таки сбылся, попыталась возмутиться и что-то вякнуть, за что тут же была лишена и обеда. Не предвидевшая такого толстуха едва чувств при этом не лишилась, разрыдалась, но Анну не смягчила: