Интервенция. Харбинский экспресс-2 - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Орлов cтр.№ 51

– А вот возьмем медицину, – продолжал брандмейстер. – Уверяю, прогресс в этой области позволит обходиться совсем без лекарств и жить столько, сколько вы пожелаете.

– Без лекарств невозможно, – заметил Грач и надкусил сайку.

– Очень даже возможно. О, эти лекарства! Их нынче – тьмы, и тьмы, и тьмы! А будет только одна пилюлечка! Представляете? Только одна! Зато уж от всех хворей и немощей. Принял – и будь здоров, гуляй – не болей.

– А как же война? – скучно спросил Грач. – Коли на войне руки-ноги поотрывает, не больно-то ваша пилюля поможет.

– В том-то и штука! Не станет вовсе никаких войн! – радостно воскликнул Иван Карлович. – Наука изобретет такое разрушительное оружие, что войны станут просто бессмысленными. Потому как приравняются к самоубийству. Если, скажем, у меня есть пушка, из которой я могу одним только выстрелом уничтожить всю страну супостата, а у того, в свою очередь, также припрятано нечто подобное – то, скажите на милость, как же мы с ним воевать станем? Это уж чистой воды безумие.

– Такой пушки изобрести нельзя, – ответил Грач. – Но допустим. И что последует?

– Да то и последует: человек сможет заниматься исключительно по своим склонностям, безо всякого принуждения. Картины писать, или строить дома, или… ну, словом, на выбор. Настанет мир и покой. Но… есть ведь еще стихия! – При этих словах брандмейстер воздел к потолку сухонький стариковский палец.

– Я понимаю, – кивнул Грач. – Стихия. В том числе огненная. И потому ваша служба останется на веки веков.

– Да, – с гордостью подтвердил брандмейстер.

– А не думаете ли вы, – спросил Грач, – что прогресс может не остановиться на достигнутом и, в свою очередь, изобрести совершенно негорючие материалы? Негорючие бревна, негорючие мануфактуры. И даже бумага тоже будет насквозь негорючей. Да и людей наука изобретет, к примеру, опрыскивать особым составом, чтобы, значит, тоже сделались несгораемыми, на манер неопалимой купины. Куда в таком случае вы денетесь со своим воинством, драгоценнейший Иван Карлович?

Брандмейстер подвигал вверх-вниз бровями.

– Такого не может быть, – ответствовал он, – потому что такого не может быть никогда. А вы, сударь, говорите мне это из зависти. Ибо мы средь огненных вихрей летаем, гордым орлам подобные, а вы, господа полицианты, пардон, роетесь во всяческой мерзости, словно жуки в навозе. Вот!

На эту тираду Грач весело усмехнулся.

Ивана Карловича он знал давно. Это был милый старик, однако чудак. Службу свою любил как-то чересчур истово. Насчет навоза он, конечно, напрасно. Благодаря таким вот полицейским жукам три года назад было раскрыто общество пироманов, которые очень много народу истребили, да еще имущества по всему краю страсть сколько попортили. И ничего-то брандмейстеровы орлы не могли с ними поделать – пока не приползли упомянутые жуки и всю работу не исполнили.

Но говорить об этом Грач не стал. Он прибыл сюда совсем за другим, и в его планы никак не входило сердить брандмейстера. Тем более что в своем деле тот был тоже немалым специалистом. И весьма строгим: на пожаре посторонних рядом не допускал ни за что. Грач знал совершенно точно – у Ивана Карловича даже и полицейские поодаль стоят, исключительно в оцеплении.

Словом, толковый старик, только на имена забывчив. На всякий случай обращается к каждому «сударь» либо «сударушка». Да еще чересчур многословен; впрочем, известно ведь – гречневая каша сама себя хвалит.

– Все, сдаюсь, – Грач шутливо поднял руки. – Нет у меня возражений против прогресса. Можно сказать, «погибоша аки обри». Допускаю, сохранится ваша служба и впредь, как предвещаете.

– Я вот что хочу сказать, – продолжал Грач, оживляясь и подвигаясь ближе к столу, за которым сидел брандмейстер. – Служба-то ведь людьми стоит. Вот вы командир хороший, талантливый – оттого у вас топорники с трубниками молодец к молодцу, хоть картину пиши. А почему? Оттого что семейный вы человек и на душе мир и покой имеете. Я же – другое дело. Живу бобыль бобылем, кручусь, как в стакане горошина. Поверите, думаю порой – жениться мне, что ли? Да тут же и испугаюсь.

– Чего так?

– Сами понимаете – года. Хотя, конечно, не старый. Тут другое: где ж такую Аглаю Кирилловну-то сыскать?

– Да, моя Глашенька – яхонт бесценный, – согласился брандмейстер. – Другой такой нету.

– Вот и я говорю. Уж как она ходит за вами! А барбарисовую как готовит! Угощался у вас в прошлом году на пестрой неделе – настоящий нектар.

– Да, барбарисовую… кхм… это она умеет… – Брандмейстер распушил пальцем подусники (еще по моде при Николае Павловиче), а затем подмигнул и посмотрел лукаво и молодо:

– Не желаете ли опробовать?

– Желаю, – с готовностью отозвался Грач и даже ладони потер.

Из шкапчика на стене к столу брандмейстера перекочевали пузатенький графинчик, блюдце, полное марципанов, и две аккуратные стопочки.

– Сама готовит, – пояснил Иван Карлович. – Угощайтесь.

– Ваше здоровье, – Грач выпил, подцепил марципанинку. – Поклон от меня Аглае Кирилловне.

Брандмейстер тоже приголубил одну за другой пару стопочек. Откинулся на спинку, взгляд у него замаслился.

– Вы ко мне по делу или же так… насчет барбарисовой? – спросил он.

Грач конфузливо опустил взгляд.

Иван Карлович засмеялся:

– Ценю откровенность. Да что вы тушуетесь? Барбарисовая и впрямь хороша. Не угодно ли повторить?

– Угодно, – сказал Грач. – И с большим удовольствием. – Он снова посмотрел на часы. – Но позвольте прежде телефонировать. Служба-с.

– Понимаю. – Брандмейстер показал на столик возле окна, на котором стоял телефонный аппарат конструкции фирмы Bell. – В вашем распоряжении.

А сам, деликатный человек, поднялся и вышел – словно по некой надобности.

Грач приложил к уху трубку и свободной рукой покрутил ручку.

– Ноль-ноль-сорок-пять, – сказал он. Подождал, потом крикнул: – Терещенко, ты, что ли? Коляску готовь и двоих агентов покрепче. К Рождественской. Нет, не теперь… – снова глянул на циферблат. – Через час. Пускай в стороне станут. Да, сам их найду.

И повесил устройство назад на крючок.

Следующие сорок минут прошли между барбарисовою настойкой, подносом с пирожными (доставили прямо в кабинет из соседней кондитерской) и огнеборными историями брандмейстера.

– Меня наши людишки сильней всего изумляют, – говорил Иван Карлович. – Вот прошлым годом ящур у нас прошел, повывел почти всех коней в пожарном депо. А казенное дело не быстрое: пока отношение на новых составишь, пока перешлешь. Да еще сколько бумага сия пролежит на столах – словом, остались мы безлошадными. На время, конечно. А тут, как раз под Егория, у Мордашовой, купчихи, флигелек загорелся. Отсюда недалеко, на Екатериненской. Не приходилось бывать? Ну, понятно. У купчихи, кстати, во флигеле булочник проживал – так тот вовсе лишился имущества. Да и сам тогда чуть не погиб. Комод, представьте, спасал. Впрочем, немудрено – рассказывал потом, плача, что хранил в том комоде четыре тысячи серебром да в процентных бумагах. Впрочем, это я вперед забегаю.