Давид совершенно ничего не понимал из того, что потоком вливалось в него. Информационная лавина не впитывалась им на манер губки, а пропускалась насквозь, словно через сито. Но все же кое-что задерживалось в извилинах, оседало тяжелыми зернышками намытого золота.
К примеру, он знал теперь, что башни на терминале Мосса назывались преобразователями, а отдельно стоящие купола, которые ксенологи обозначили как коллекторы, на самом деле были узлами флаинг-сети.
Давид вздохнул, ощущая, что хорошо отдохнул и набрался спокойствия, и приказал биопсихомодулю открыться. Он отдал приказ буднично, как бы мимоходом, нисколько не удивившись подъему мощной колонны – усилителя.
Виштальский упруго поднялся и был поражен, когда к нему на шею кинулась заплаканная Вита.
– Я тебя уже похоронила! – ревела она.
– Да успокойся, – сказал Давид с оттенком растерянности, – чего ты?
Побледневший Лобов проговорил с оттенком озабоченности:
– Ты отсутствовал ровно двадцать два часа.
– Да вы что?! Тогда мне пора.
Нежно поцеловав Виту, Давид отстранил девушку и упругим шагом направился к «мармеладной» стене. Мимолетное желание было тут же исполнено – дезинфицирующая перегородка разошлась трясущимся проемом.
Взбежав по пандусу наверх, Виштальский вышел под утреннее небо. «Долго же меня не было…»
Он услышал, как торопятся выйти за ним его друзья, и тепло улыбнулся. Совершенное спокойствие, обретенное давеча, не покидало его.
– Если император уже решился на «демонстрацию силы»… – неуверенно проговорил Лобов.
– Не решился, – беспечно ответил Давид. – В данную минуту Свантессен мучается с похмелья.
– Откуда ты знаешь?
– Просто знаю.
– Пошли тогда!
– Вы идите, а я кое-что опробую.
– Что именно?
– Флаинг-сеть.
Давид расставил руки в стороны и плавно взмыл в воздух. Поднявшись выше терминала Мосса, он развернулся и полетел, подставляя лицо прохладе раннего утра. Воздух рядом с его телом словно мутнел, теряя прозрачность, но становясь при этом надежной опорой – за воздух можно было уцепиться рукой, удобно упереть ногу.
Внизу скользили скалы и рощи, потом пошли огородики и садики, а страх высоты, страх падения так и не появился в Давиде. Он твердо знал, что не может разбиться. Не может – и всё.
Освещенная встающим солнцем, приблизилась громада Башни – полуразрушенного преобразователя, переделанного невежественными предками курредатов под свои убогие нужды.
Виштальский выпрямился и опустился на верхнюю площадку Башни – бывшей Обители Большого Жреца, а ныне резиденции его владычества императора.
Хассе внизу просыпался. Распахивались окна, хлопали двери, доносились первые голоса. Зацокали копыта долгоногов.
А потом послышались звуки близкие – постанывая и покашливая, ругаясь и шаркая, наверх поднимался император Вантасс.
Он не удивился, застав на Башне Виштальского.
– Давно ждешь? – проскрипел Свантессен, морщась и отирая ладонью пот.
– Да нет, я только прибыл. Срок ультиматума близок к окончанию, мой император?
Свантессен хихикнул и тут же скривился.
– Ох… – вздохнул он. – Больше капли в рот не возьму! Дорвался я вчера, налакался, как зюзя… Ну, что? Пора показать, кто на Маран-им хозяин! Как ты считаешь, Давид?
– Самое время, – кивнул тот.
Император глянул в розовеющее небо, где ярко блестели пять или шесть пятнышек – планетарные крейсера Земли. Свантессен вытянул руку с расставленными пальцами и медленно свел их в щепоть. Пятнышки плавно сошлись, выстраиваясь в ромб. Мегатонные корабли, подчиняясь приказу носителя транслятора, перемещались в пространстве с громадными ускорениями – гравикомпенсаторы, вероятно, работали на пределе мощности.
– Хватит, пожалуй, – спокойно сказал Давид.
– Что? – не понял император. – Что-что?
– Хватит баловаться, Свантессен. Снимите транслятор и ступайте под домашний арест. Я думаю, Чрезвычайный Трибунал учтет ваши прошлые заслуги и не приговорит вас к физическому удалению.
Император выпучил глаза, не веря ушам.
– Давид, ты что, чокнулся? Извинись, и я забуду твой проступок! Или…
Император угрожающе нахмурился, а на губах Давида заиграла насмешливая улыбка.
– Или что?
Лицо Свантессена исказилось. Он вскинул руки, скрючивая пальцы, и с неба ударил столб энергии, достаточный, чтобы обратить в пар всю Башню. Но над головою Давида чудовищный луч остановился, словно упершись в непреодолимую преграду, растекся тающей полусферой и погас.
– Умри! – взревел император.
– Двоим нам тесно в этом городе, – проговорил Давид любимую присказку ганфайтеров с Дикого Запада, – один из нас должен уйти. Но я не хочу убивать своего… пусть не учителя – преподавателя. Все равно, не хочу. Пусть тебе отомстят те, кто люто ненавидит императора, ненавидит Большого Жреца. Те, кого ты преследовал, кого делал вдовами и сиротами, кому портил жизнь и лишал простого человеческого счастья. Лично я не испытываю к тебе ненависти, но и жалости во мне тоже нет. Ты был талантлив, ты был выдающимся ученым. И что же? Ты променял достойную карьеру на поприще убогого властолюбца, и вот он, предел, достигнутый тобой, – предательство! Знаешь, я и сам человек недобрый, жестокий, безжалостный. Но даже помыслить не могу об измене Планете. При слове «измена» я представляю мерзкую выгребную яму, полную вонючего дерьма, в котором копошатся личинки. Вот такая аналогия.
Свантессен слушал Давида и, все время нетерпеливо дергая щекой, шарил по животу. Наконец, запустив руку в набрюшник, он выхватил древний пулевой пистолет – именное оружие. Спустив большим пальцем предохранитель, император нажал на спуск. Грохнул выстрел. Пуля завязла в воздухе, бешено вращаясь у груди Виштальского, и бессильно упала на пол.
– Именем человечества, – сдержанно произнес Давид.
И вся ненависть, накопленная в душах курредатов за годы, незримо восклубилась над сжавшимся императором и ударила по нему. Чудовищной мощности психодинамический резонанс буквально сжег Свантессена, спалил на невидимом огне гнева, бессильной ярости, разрушенных надежд. Одежды императора разлезлись, плоть почернела и осыпалась пылью. Обугленный костяк осел, обращаясь в пепел.
– Вуаля, император, – пробормотал Давид.
Обруч-транслятор, неслышно упавший в кучку праха, стал меняться, растягиваться, вырастать в размерах. Обратился в овал и замер.
ЭПИЛОГ
Осень пришла незваной и негаданной. В одну ночь деревья в парках Хассе сбросили листву и прижали ветки к стволам, словно прикрывая срам. К утру задул холодный ветер с севера, донося с просторов Заречья аромат свежевыпавшего снега.