А как мутировали боги! Диффузия вер была так значительна, что в храмах появлялись изваяния гибридов. Например, Зевса-Бела-Арамазды, Аполлона-Митры-Гелиоса-Гермеса, Артагна-Геракла-Ареса или Анахиты-Иштар-Афродиты-Нанайи.
[28]
– В принципе, – рассудил Искандер, – сближение вер есть процесс объективный и конструктивный, даже при всей своей кажущейся наивности. Однако это еще и размывание устоев. Эллинское начало растворяется в азиатчине… Никаких шансов!
– Как говорил мой дед Могамчери, – доверительно сообщил Эдик, – в слове «Евразия» первые три буквы следует писать с маленькой буквы, а последние четыре – с большой. Правда, Ваня?
И Ван почтительно сложил ладони, улыбнулся и сказал:
– Земли, которые драгоценный Эдик называет Азией, весьма обширны. Без конца и без края тянутся они до самого Восточного океана,
[29]
а племена и народы, их населяющие, так разнятся, что подчас противостоят друг другу из-за разности понимания пути… Амитофу!
– Это происходит потому, – изрек Лю Ху, – что не водится среди варваров совершенномудрых правителей из благородных мужей.
– Блажен, кто верует, – равнодушно заметил Лобанов.
– А разве не из веры родится верность? – вкрадчиво сказал конфуцианец. – И разве сами вы, драгоценный Сергий, не являетесь образцом благородного мужа, обладающего пятью добродетелями? Взгляните! Все мы послушны вашей воле и ступаем за вами.
Роксолан усмехнулся, ничего не ответив.
– Ничтожный пролетарий склоняется к стопам благородного мужа, – молвил Эдик, дурачась, – и просит указать ему путь!
– Тебе как указать, – сощурился Лобанов, – коленкой?
– Как будет благоугодно солнцеподобному предводителю…
– Договоришься у меня, – проворчал принцип-кентурион. – Вперед!
На восьмой день пути отряд под предводительством Сергия Корнелия переправился через Евфрат и Нармалхан и вышел к славному граду Селевкии.
Город был велик, уж никак не меньше Антиохии, южнее к нему притулилась Вологезия, отстроенная парфянами, а на противоположном берегу Тигра, куда вел мост, раскинулся Ктесифон, столица Парфии. Сошлись Запад и Восток…
Даже глядя через реку, можно было заметить различия в градостроительстве эллинов и парфян – Селевкия была расчленена на строгие квадраты кварталов и составляла в плане четырехугольник, а вот Ктесифон был круглым, и улицы его вились, загибались, кривились, сбегались и разбегались замысловатыми зигзагами.
– Не теряем бдительности, – настроил спутников Сергий. – Искандер, ты вроде отсюда родом, ну так веди.
– А куда? – спросил Тиндарид, вдохновляясь и жадно присматриваясь к линии городских стен.
– На постоялый двор. Приличные места тут есть?
– А как же!
Покрутившись по окраине, Искандер вывел семерку к огромному двухэтажному зданию, занимающему целый квартал. В каждой из длинных глухих стен, побеленных известкой, с неглубокими нишами-айванами, имелся проход во внутренний двор – просторную площадь, заставленную бесчисленными коновязями и поилками, иной раз – под рваными тентами. Дремлющий араб приглядывал за надменными верблюдами.
По внутренним стенам постоялого двора шла галерея, опертая на столбы, ее верх затеняли полотняные навесы.
Купцы и путешественники, земледельцы, приехавшие в город продать излишки, старались не выходить на солнце, которое весьма ощутимо припекало. Постояльцы сидели в тени и вели степенные беседы – о видах на урожай риса, который в Риме звали «парфянским пшеном», о ценах на сыр, о погоде, которая хуже некуда.
Искандер быстро договорился с хозяином, заплатил вперед, и семерка повела лошадей в конюшню, к поилкам и кормушкам.
– Не будем терять время, – решил Сергий. – Мы на базар, подыщем сменных лошадей, а вы, драгоценные философы, оставайтесь здесь. Отдыхайте, а заодно приглядывайте за вещами и лошадьми…
Преторианцы покинули гостиницу и направили стопы к базару.
– Торговые ряды прямо на берегу, – оживленно говорил Искандер, – и там очень много самых разных лошадей – и арабских, и парфянских, всяких.
– Узнаёшь хоть родные места? – осведомился Гефестай.
– С трудом, – вздохнул Тиндарид. – Ты не забывай, Траян тут здорово покуролесил в войну…
Впрочем, развалины не бросались в глаза – воссоздать строение в безводных местах, не знающих дождя, не так уж сложно. И вдоль улиц выстроились дома в один-два этажа, окружая дворики. На крышах, всегда плоских, куда вели лестницы со двора, жильцы ночевали. Вторые этажи давали убежище от запахов первых этажей, где готовили еду и справляли нужду. Между невысокими жилищами часто зеленели садики или лежали незастроенные пустыри.
Искандер стремительно шагал, уверенно сворачивая в переулки, и Чанба сердито попенял:
– Куда ты так гонишь? Боишься, что базар унесут?
– Ходи шибче! – бросил Гефестай.
– Я боюсь, – серьезно ответил сын Тиндара, – что мы можем опоздать и не спасти консула… В принципе, он уже не консул, а консуляр,
[30]
но какая разница? Я боюсь, что малейшее наше промедление может стоить ему жизни.
– Тем более что он там не один, – добавил Гефестай.
– Всё понял, – поднял руки Чанба, – проникся, осознал.
За рядом длинных складов открылась большая пыльная площадь, примыкающая к берегу Тигра и доходящая краем до моста.
Крепко удерживая кошельки и оружие, преторианцы окунулись в огромную людскую толпу.
Со всех сторон на них обрушился гул голосов, громкие выкрики, звон металла, ослиный рев, конское ржание, поросячий визг, блеяние овец и мычание быков.
Острый запах дыма от горящего в очагах сухого кизяка смешивался с упоительным ароматом жареного мяса и саранчи на шампурах, благоухающего свежего меда, пшеничных лепешек и чеснока, с запахом спелых дынь и фиников.
Сладкий сок стекал по бородам едоков, масло капало с пальцев.
Преторианцы пошли дальше.
Корзины… Мехи… Горы сырых и необработанных кож… В мастерской кожевника – сбруя, пояса, сумки, сандалии, сапоги…
Ткацкая мастерская… Шерсть… Лен… Красильщики тканей… Портные, сидя на столах, кроят и шьют… Жрецы за умеренную плату приставляют к смертным фравашей, духов-покровителей, и читают нараспев «Вендидаду» – зороастрийский закон против демонов…