Магистр - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Большаков cтр.№ 41

– Вам спасибо… – выдохнул венецианец.

– Не за что, – усмехнулся Олег.

– Кончаем эту карусель! – сипло крикнул Карл Вилобородый и закашлялся. Рука его, кое-как обмотанная окровавленной тряпицей, висела на ремне.

– Оружие соберите, – пробурчал Клык, уставший донельзя.

Князь сильно хромал, его поддерживал Тудор.

– А с лоханками ихними что делать? – долетел вопрос. – Может, днища прорубить к троллям?

– Убитых много? – вопросом ответил князь.

– Четырнадцать человек, – доложил Пончик, бледный, измотанный, вымазанный не своей кровью. – Угу… Раненых не считал еще.

– А здорово мы им врезали! – расплылся князь в улыбке.

– Дай ногу гляну, – подступил к нему Александр, протоспафарий и, по совместительству, врач.

– Заживёт! – отмахнулся Клык.

– Вот начнётся заражение, и всё тогда! – повысил голос Пончик. – Не в бою сгинешь, а сдохнешь от хвори, как старый трэль!

– Лучше не спорь, князь, – посоветовал Олег. Инегельд поморщился и позволил врачу разрезать на себе штанину. Протоспафарий промыл рану и наложил повязку с пахучей мазью.

– До свадьбы заживёт, – пробурчал он.

Осталось последнее дело – печальный долг оставшихся в живых перед теми, кто ушёл к предкам. Гридни выбрали самую красивую да целую из захваченных галер – «Великомученицу Варвару», – посбрасывали с неё трупы солидариев и начали укладывать на палубу, скользкую от пролитой крови, мёртвые тела своих товарищей. Всех их уложили рядом, сохраняя нерасторжимыми узы боевого братства, и запалили «Великомученицу Варвару» со всех концов, превращая галеру в погребальную лодью, – пускай возрадуются души убиенных воинов, пускай с дымом последнего костра вознесутся прямо на небо, в горние чертоги богов, и попируют на славу за одним столом с погибшими героями!

Очистив спафион от крови и слизи, Олег вложил его в ножны и уселся, откинулся к борту, ощущая ни с чем не сравнимое чувство облегчения после битвы – чувство убережения от смерти. Сколько раз лезвия мечей чиркали по его кольчуге! Однажды стрела задела оперением его нос, копьё вонзилось в палубу точно между ног – и ни царапинки! Видно, не исполнилась еще мера его дел, и не закончен путь. Бог хранит его…

…Отпылал погребальный костер – галера выгорела до дна и ушла под воду обугленным остовом. На лодьях подняли паруса, гребцы расселись по скамьям тягать вёсла. Кольчуг и шлемов никто не снимал, а на заново поставленные мачты подняли красные щиты – знаки войны, предупреждавшие: «Иду на вы!»

Олег сидел, прислонясь к борту, слушал скрип вёсел, мощные выдохи гребцов, плеск воды, расходившейся от форштевня, и старался не двигаться – солнце не палило, но грело заметно, а когда на тебе рубаха, поддоспешник, кольчуга и эмилорика, взопреть – не проблема.

Сухов снял шлем и меховой подшлемник, пригладил взмокшие волосы. Нет ничего хуже, чем париться в теплынь.

– Ты бы снял эмилорику, – посоветовал Пончик. – Угу…

– Ну уж, скажешь тоже… – лениво проговорил Олег. – Эмилорика не только удар меча гасит, она ещё доспех прикрывает от солнца. Иначе он раскалится, и буду я, как цыплёнок в духовке, медленно жариться в собственном соку…

– Какой-то ты усталый, – сказал Александр, хмурясь. – Или озабоченный. Ты из-за тех хеландий?

– Да нет… Хеландии… У меня такое ощущение, что их навклиры выполняют чей-то тайный приказ, но пока не слишком в том преуспели. Да и тролль с ними, со всеми… Меня другое тревожит, Понч.

– Что?

– Я. Я сам. Помнишь, как мне горелось в Ладоге? Как я жилы рвал, лишь бы в люди выбиться, достичь положения жаждал? Тогда я пылал энтузиазмом, всё мне было интересно, у меня дух захватывало при виде куполов Константинополя – в тот мой первый приезд, вернее, наезд. Я любил страстно, будто жил на земле последний день, я бился яростно, словно от исхода боя зависело всё, а ныне что-то ушло из моей жизни – потускнело восприятие мира, я без восторга наблюдаю за новыми местами, даже к сражению отношусь спокойно, как к работе.

Пончик важно покивал.

– Ничего нового с тобой не происходит, – сказал он со снисхождением, – ты просто повзрослел, вот и всё. Угу. Знаешь, пора бы уж! Ты, может быть, и не заметил такого пустяка, а только мы оба четвёртый десяток разменяли. Угу… Думаешь, я сам не жалею о мироощущении юнца, когда всё перед тобой сияет и переливается? Знаешь, отчего это? Когда ты юн и глуп, гормон допамин впрыскивается тебе в кровь помногу, а теперь ты в возраст вошёл, и допамина стало меньше. Понял? Наверное, природа полагает, что, коли ты набрал ума, то получаешь от этого удовольствие и подпитывать тебя гормоном – лишнее. Угу.

Я бы ещё подумал, что это у тебя кризис среднего возраста развился, но уж больно гипотеза нелепа. Кризис, он для тех, кто дожил до наших лет – и ничего не добился, даже неудач не претерпел. Вот и маются такие – знают же, что жизнь не вечна, а как достичь высот, не истратив на это годы? Но тебе-то маета не пристала – Олег Романович Сухов добился всего в этой жизни. Ты богат и знатен, тебя любит прекраснейшая из женщин. Какого тебе ещё рожна? Олег помолчал, а затем очень серьёзно сказал: – Понч, ты помнишь, как нас в десятый век перекинуло? В один момент одну нашу жизнь зачеркнуло, а другую мы начали с чистого листа. И больше всего на свете я боюсь, что это однажды произойдёт снова. Нет-нет, я не схожу с ума от страха, и лишь изредка меня, бывает, окатит холодком – вдруг опять эти сиреневые сполохи да синий туман? И что тогда? А если рядом не окажется Елены? Если я не успею ухватить её и прижать к себе? Или успею, но нас с тобой перебросит чёрт-те куда, вернее, чёрт-те когда, а она останется тут? Что мне делать тогда? Как жить? Для чего и для кого? Ладно, не будем об ужасном, может, всё уже утихло, и мироздание смирилось с существованием пришельцев из века двадцать первого в веке десятом. Ну а ты сам смирился с этим? Только честно? Ты правильно сказал – я многого добился. Да и ты не на обочине здешней жизни, верно? Но можешь ли ты признаться, что полностью, стопроцентно, вжился в этот мир? Я вот не могу. Я продолжаю думать и чувствовать как человек из будущего. А что в том времени значат все мои достижения? Меньше, чем ничего! Кому в 2007-м нужен магистр и аколит? Да и не в этом дело… Для меня настоящее осталось там, за тысячу лет от этой поры, и я прекрасно понимаю – мне никогда не стать своим здесь, я обречён быть чужаком. Постоянно, постоянно я пытался и пытаюсь сблизиться с тутошним человечеством, но я не могу принять его обычаи без оговорок. Нам с тобой удалось перевоплотиться, мы, как народные артисты, играем свои роли, но меня лично всегда донимает одна и та же мысль, одно и то же ощущение – это именно игра, игра в жизнь. Одежда, что на мне, – театральный реквизит, а бои местного значения – ролевая постановка, а сцена – это весь земной шар, который тут считают плоским кругом…