Как-то сразу кипарисы поредели, словно шторы раздернулись, и открылась широкая поляна. Олег остановился. Прямо перед ним, на мощном стилобате из крупных известняковых блоков, поднимая фронтон на стройных каннелюрованых колоннах, гордо высился храм Ахилла. Торжественный и строгий, открытый ветру, осиянный солнцем, периптер словно парил в лучезарном воздухе.
– Ух, ты! – раздался глас вездесущего Пончика. – А статуя там есть?
– Да виднеется что-то... – ответил Ивор, из-под руки оглядывавший храм.
– Давай глянем!
Олег отстал ото всех. Он хотел сначала обойти периптер – сделать круг по холодным плитам, то попадая в тень колонн, то выходя из нее, – и чтобы рукой касаться скульптурного фриза на стене, когда-то окрашенного в яркие синие, красные, коричневые тона.
Лишь обойдя храм вокруг, Олег миновал две колонны на входе в пронаос и окунулся в прохладную тень, как вчера в воду. Огромная статуя «быстроногого Ахиллеса» представилась ему во всей своей красе. В древности она была, по эллинскому обычаю, раскрашена как человеческое тело (там, где могучие члены героя не прикрывали латы, испещренные серебром), и Ахиллес выглядел как живой – замерли в энтазисе рельефные мышцы, грозно сошлись брови. Казалось, мощный воин завидел врага и выпрямился, готовый обнажить меч... Десница его, бугрящаяся силой, стискивала длиннотенное копье, ясень пелионский. Шуйца придерживала у ног щит, огромный и крепкий. Блестящий шлем с золотым коневласым гребнем венчал главу Пелида, уминая русые кудри. Странно, но следов от христианских кувалд почти не было, только пара глубоких щербин портила левую ногу статуи.
Погладив гладкий мрамор там, где облез крашеный воск, Олег удалился. Неугомонные эллины добрались до этого, не шибко ласкового острова, до Ольвии, и положили край Ойкумене, севернее которого лишь орды варваров кочевали, вставали темные леса и бурлили глубокие реки. Там не было дорог, терм, библиотек, там люди строили себе землянки, мало отличимые от звериных нор, там мрак ночной могли осветить лишь редкие костры охотников, а зимой ложились глубокие снега, погружая природу в оцепенение на долгие полгода. Однако именно оттуда вышли скедии. Именно там начинает свой разворот могучая сила, зачиная великую Русь.
– Олег, ты идешь? – провопил Пончик за стенами храма.
– Иду...
Умельцы со скедии «Сокол» уже сыскали подходящего размера кипарис, обкорнали его и тулили на место сломанной мачты. Турберн, ворча, достал из заначки кожаные канаты – их вырезали из толстенной шкуры моржа непрерывной спиралью, от загривка к хвосту. «Моржовыми» снастями укрепили новую мачту, растянув ее штагами и вантами, и к вечеру подняли парус.
На ночь глядя скедии отплыли от острова, ловя попутный ветер.
* * *
Всю дорогу до ромейских берегов Инегельд подозрительно прислушивался и приглядывался к новой мачте, но дерево вело себя стойко, не гнулось, не трещало, не поддавалось ветру. И светлый князь понемногу успокоился.
Скедии шли напрямую к югу, забирая чуток к востоку, чтобы поточнее выйти к Босфору. Ночью шли по звездам, днем справлялись по «солнечной доске», вычисляя, какую долготу одолели.
И вот затемнела земля на горизонте, всхолмилась зубчатой полоскою.
Скедии совсем немного прошли на восток, и им открылся Босфор. Берега казались безлюдными, один лишь маяк виднелся на высоком холме – шестигранная призма из кирпича с опаленным верхом. Зато все вокруг радовало глаз буйством красок – склоны пышно зеленели, скатываясь к голубым водам, а надо всем опрокинут был лазурный свод небес.
– Лепота! – благодушно проворчал Клык, щурясь на солнце. – Лепота!
Ощутимое течение подхватило скедии и втащило в Босфор, а недолгое время спустя варяги вышли к стенам Миклагарда-Константинополя, «отца городов» и «ока вселенной».
За рамкой мощных стен и башен террасами поднимались дома его, дворцы и церкви, сверкая белым мрамором, отсвечивая красной черепицей с семи холмов Босфорского мыса, утопая в зелени садов и кипарисовых рощ. И все, что удавалось рассмотреть с палуб кораблей, было велико и обильно. А точкой наивысшего подъема, неким средоточием кудес и диковин, Олегу представился купол храма Святой Софии. Он казался огромным даже на расстоянии, но не подавлял – парил над садами и парками, над Священными палатами императорского дворца, над галереями Ипподрома, надо всем великолепным Городом.
– Лепота... – прошептал Сухов.
Черный дромон, взблескивая двумя рядами весел, приблизился к скедиям, скользя по индиговым разливам волн, и уже не отставал, сопровождая «вероятного противника», пока варяги не свернули в удобнейший залив Суд – еще одно название Золотому Рогу.
Справа глыбились башни Галаты и Перы, слева тянулась старая линия обороны – стена Юстиниана, часто утыканная мощными вежами. Весь берег у ее подножия был застроен амбарами и складами, на верфях топырились костяки недостроенных судов, кузницы гремели и звенели, проковывая горячие железа, над коптильнями вился сизый дымок. Сохли, трепыхаясь на ветру, рыбачьи сети. У гранитных причалов покачивались грузовые двухмачтовые хеландии и крутобокие селандеры, несуразные фризские когги и распластанные галеи. В порту поднимала шум толпа отъезжающих и провожающих, купцов и капитанов-навклиров. Шастали юркие коммеркиарии, высматривая, со всех ли взято мыто. Важно шествовали особы духовного звания. Тяжело печатали шаг стражи порядка. Скрипели и визжали на все лады подъемные краны-полиспасты, вынимая из трюмов кипы мешков и перенося их на сухое место.
Мычали волы, кричали верблюды, ржали кони, но все шумы покрывал сдержанный гул огромного города, перехлестывавший через стену Юстиниана.
Скедии проследовали по всему Золотому Рогу, доплыв до моста Каллиника, что напротив башни Анемы и Деревянных ворот. Здесь воспрепятствовать штурму извне могла лишь стена Ираклия. Она хоть и была укреплена двумя десятками массивных башен, но имелась в единственном числе, не то что тройная линия Феодосия! И все равно, для того чтобы назвать стену Ираклия слабым местом обороны Константинополя, надо было обладать большим излишком самомнения.
За стеною красовался круглый Влахернский дворец, а подалее высился Семибашенный замок, своего рода цитадель, что-то наподобие будущей парижской Бастилии.
«Сокол» с остальными кораблями варягов прошел в самый конец Золотого Рога, в тихую гавань, принадлежавшую монастырю Мамантис Августа, названного так в честь великомученика Маманда. Монастырь располагался в уютном предместье, среди садов и виноградников. Именно здесь полагалось пребывать русским купцам и послам. Надо сказать, русы любили сей дворец и ласково называли свое обиталище «Святой Мамой».
На причале варягов-варангов уже поджидали босоногие оборванцы-поденщики, зовомые мистиями, а за ними важничали надутые чиновники, лигитарии и коммеркиарии.
Брошенные со скедий швартовы были моментально приняты мистиями, за что Турберн одарил их медяками, а с коммеркиариями пришлось рассчитываться серебряными милиарисиями
[55]
. Приняв серебро, коммеркиарий выдал варягам целый пучок свинцовых печатей – своеобразных квитанций в уплату за право причаливания, за право разгрузки, за использование казенной пристани, за использование императорских складов для хранения корабельных снастей, за право стоянки на рейде...