«Но зачем ей клеветать?» — вдруг прошептал в мозгу чей-то
осторожный, вкрадчивый голос.
Варя приоткрыла слипшиеся от слез ресницы (она, оказывается,
расплакалась, сама не заметив когда!) — и отшатнулась, увидев почти вплотную
утомленное, влажное от пота лицо Тамиллы.
— На другую ночь я опять пошла к нему, — шепнула она,
обжигая Варю дыханием. — Это было после жертвоприношения Кали, после казни
садовника. Я пришла, но Василия не было в его постели. Я вышла на балкон — и
вдруг он ворвался… как бешеный бык. Чуть завидев меня, налетел, подхватил,
водрузил на парапет — и вонзился в меня с таким пылом, что я чуть не свалилась
в сад. А небо над нами буйствовало сотнями разноцветных огней!
Черный глаз, окруженный длинными, круто загнутыми ресницами,
лукаво прижмурился, и у Вареньки дурнота подкатила к горлу.
Та ночь… Василий набросился на нее в саду как сумасшедший,
свел и ее с ума поцелуями, потом водрузил на парапет водоема и, если бы минуло
одно, еще одно мгновение, вонзился бы в нее с такой силой, что они вместе
свалились бы в каменную чашу бассейна!
Потом… потом они отпрянули друг от друга, потом он оскорбил
ее, потом она ударила его по лицу — и всю силу свою, весь неутоленный пыл, всю
ненависть, родственную страсти, он выплеснул через несколько мгновений в
готовно разверстое, ждущее лоно Тамиллы.
И небо над ними буйствовало… О господи!
Варя слабо загородилась руками, но не смогла спрятаться от
злорадного взора Тамиллы, не смогла заслониться от страшного подозрения,
которое вдруг заглянуло ей в глаза: «Неужели это правда? Неужели это Может быть
правдой?»
Она хотела уйти в свой угол, но не смогла подняться на ноги.
Хотела отползти, призвав на помощь последние силы, однако ей не удалось и это:
Тамилла проворно сунула руку сквозь решетку и вцепилась в край сари, скомкала
его в кулаке, причем в глазах ее выразилось такое жгучее, жестокое наслаждение,
словно она дотянулась до Вариного горла и впилась в него, бормоча:
— Я служу богине телом своим. Я возжигаю для нее жертвенный
огонь в лоне своем. Мужчины были лишь дровами для этого костра. Но он… Я впервые
почувствовала себя не жрицей, а просто женщиной! Я возмечтала… я возмечтала о
несбыточном и вознесла молитву черной Кали, и…
Тут она буйно, торжествующе расхохоталась в лицо Вареньке:
— Богиня сжалилась надо мной! Да, он назвал тебя своей
женою, ведь белый сагиб не может жениться на смуглой девушке из народа Брамы. И
все же… и все же в моем лоне осталось его благоуханное семя! Вот уже месяц я
чревата от него, и пусть он мертв, пусть — у меня будет сын от него!
И с этими словами Тамилла оттолкнула от себя Варю так, что
та простерлась на полу навзничь — и осталась лежать недвижимо.
Какая-то мгла, тяжелая и душная, опустилась на нее.
Все плыло в глазах, и чудилось, что надвигается сверху
потолок, подобно крышке гроба. «Нет… не может быть…» — тупо, медленно, тяжело
отдавалось в голове, в сердце, во всем теле.
Чье-то лицо нависло над нею. Мужчина — кажется, охранник. Он
грубо поднял Варю, встряхнул. Голова ее запрокинулась, будто у тряпичной куклы.
Охранник подхватил ее под мышки, потащил по полу. Мелькнули прутья решетки,
прильнувшее к ним лицо Тамиллы, ее горящие любопытством глаза, распятый в
злорадном хохоте рот.
Варенька медленно опустила веки, пытаясь скрыться от этого
невыносимого взора.
Ее тащили куда-то, потом бросили на пол — и тотчас вокруг
защебетали, зачирикали какие-то птицы, говорящие на человеческом языке. Варя
приоткрыла глаза — это были не птицы, а женщины, и тогда она вскрикнула,
замахала на них руками, пытаясь отогнать от себя, потому что ей почудилось,
будто все они сейчас примутся наперебой рассказывать, как их оплодотворял ее
муж, а потом расползутся по углам, исступленно любодействуя с собою, но
воображая, будто он один любодействует с ними со всеми!
Однако женщины вдруг замолкли. Не говоря ни слова, они
совлекли с Вареньки ее лохмотья (она пыталась вяло противиться, но женщин было
слишком много, они держали крепко, не давая шевельнуться), потом окатили водой,
расплели косу, причесали, но оставили волосы распущенными, а затем облекли ее в
какую-то просторную одежду — желтую, подобно тем, которые были надеты на них,
только гораздо ярче: цвета пламени.
«Огонь… — медленно подумала Варенька. — Смерть…»
Смерть Василия!
Боль вспыхнула в сердце — такая боль, что она не знала,
почему не упала — и не умерла на месте. Может быть, потому, что ее подхватили,
помогли удержаться на ногах, повлекли куда-то.
Они шли длинными извилистыми коридорами, то поднимаясь, то
спускаясь, то вновь поднимаясь по ступенькам, и вдруг яркое полуденное солнце
ударило в глаза Вари, отвыкшей от такого безумного света, и на миг ослепило их.
Когда она снова смогла смотреть, то увидела прямо перед собою Нараяна, который
равнодушно взирал на нее своими непроницаемыми черными глазами, словно видел
впервые в жизни.
Встретить здесь, среди беспросветного горя, этого свидетеля
ее счастья сделалось для Вареньки невыносимо. И все же она протянула руку к
Нараяну жестом нищенки, просящей милостыню, и жалобно шепнула:
— Мне сказали, он умер?.. Но ведь Кангалимма пророчила, что
мы умрем вместе, а я жива!
Он должен был подать ей эту милостыню. Он должен был
воскликнуть: «Конечно! Слова Кангалиммы всегда сбываются. Ты жива — и супруг
твой жив. Да вот он!»
О, если бы Нараян сказал это… Если бы рядом с ним сейчас
появился Василий — с его дерзким взором и бесшабашной улыбкой, если бы он
сказал: «Тебя, тебя одну люблю навеки, а все остальное — призрак, ложь!..»
Скажи он это — Варенька поверила бы ему сразу, пусть даже двадцать или тридцать
брюхэдых Тамилл явились бы обличать его во лжи!..
Однако Василия не было; Нараян же только кивнул в ответ на
Варенькины мольбы, и чуть слышный шепот его прозвучал громче грома небесного:
— Да, он умер. Он умер!
И небеса разверзлись, ибо Варя только сейчас осознала, что
значит для нее смерть Василия: жизнь без него, но с этим вечным, несмываемым
клеймом грязной измены, запятнавшим его имя, его образ, который она никогда не
сможет вызвать в памяти, чтобы не вспомнить заодно и Тамиллу, ожесточенно
вонзающую пальцы в свое лоно.
Смерть Василия — это была не только смерть человека. Это
была смерть любви… той самой любви, без которой Варя не мыслила себе жизни.
Спокойным, оценивающим взглядом она окинула Нараяна. Как
всегда, в белом. И как всегда, без оружия.