Венецианская блудница - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 96

– Кажется, знаю, – глухим, чужим голосом, едва выталкивая из себя слова, проговорил он наконец. – Это ее голос ты слышала. Это она была здесь. Это она, она заперта сейчас вместе с Бартоломео и Маттео в тайнике Фессалоне!

***

– Скажи что-нибудь, Лючия! Не молчи так, как будто этот маленький склеп уже наполнен смрадом наших разлагающихся тел!

Она подняла голову и вгляделась в темноту, пытаясь различить черты Фессалоне.

Она ненавидела этого человека и считала его виновником всех своих бед, но не смогла не восхититься силою его духа. Ведь и впрямь: смерть уже заглядывает им в лица, а он усмехается и говорит так, словно готов помериться проворством своей шпаги с неумолимостью ее косы. Даже Маттео держится достойно: что-то бормочет в углу, наверное, пытаясь в молитве обрести силы. И только ей, Лючии, сил взять неоткуда… неоткуда!

Все кончилось, все рухнуло для нее. Рухнула последняя надежда, которая вела ее из России: отыскать Маттео, а с его помощью – и письма, столь необходимые Анджольери. Потом за них выкупить у Лоренцо сестру, увезти ее из Венеции, доставить в Россию… и вместе с нею, рука об руку, встать перед Андреем, предоставив ему право выбора. Право прощения – или казни, потому что, если он отвернется от нее, как отвернулся в вечер ее злосчастной исповеди, ей незачем будет больше жить.

И в который уже раз Лючия только головой покачала, удивляясь себе: зачем, ну зачем понадобилось ей открыться?! Но она была не в себе. Потрясение, пережитое на бале, а потом на дуэли с Шишмаревым, подкосило ее, а страх за мужа, доверчиво канувшего в расчетливо подстроенную ловушку, просто уничтожил. Она утратила всякую власть над собой, она была почти на грани смерти, так разрывалось сердце. Если бы ее хотя бы предупредили, что с ним все благополучно! Если бы у нее выдалась хотя бы минута прийти в себя, собраться, прикрыться этим пробитым, покореженным, разваливающимся на части, но еще достаточно боеспособным щитом своей лжи!

Но нет. Андрей появился внезапно – и застал противника врасплох. Все патроны были расстреляны, все фитили обгорели, и порох ссыпался с затравок. Хвала Мадонне, у нее хватило все-таки сил не ползать на коленях под дверью их спальни, откуда некогда доносились их слитные, блаженные вздохи, а теперь в мертвом, окаменелом молчании лежал он один и, чудилось, даже не дышал, словно Лючия убила его наповал своими горькими словами.

Нет, признавшись во всем, она даже смогла собрать кое-какие вещи и позаботиться о драгоценностях, чтобы были средства ехать, и не пешком утащилась, а велела заложить отменных лошадей… Так у преступника, выслушавшего смертный приговор, прежде страха и отчаяния появляется минутное облегчение, ибо рассеяна неизвестность, в которой он томился, ожидая решения своей участи, и это дает ему силы дойти до эшафота. Так и Лючия, так и она ринулась по дорогам Европы в последнем усилии жизни, и чем более проходило времени, тем сильнее оживала в ней надежда… для того чтобы окончательно умереть и обратиться в прах здесь, в сыром, наглухо закрытом подвале, где спутниками ее конца станут те же, кто был спутником начала жизни: Бартоломео Фессалоне и Маттео.

Когда-то она любила этих людей. Теперь ненавидела. Когда-то она считала, что они любят ее… теперь ей было смешно даже думать об этом! Как, за какую цену купил дьявол Бартоломео Фессалоне душу своего старого слуги – неведомо, но он купил ее и смог вытравить из нее все человеческое. Лючии до сих пор больно было вспоминать слезы в глазах Маттео, бормотавшего: «Мой господин умер! Он умер, синьорина!» А на деле выходило, что он просто помог Фессалоне инсценировать его смерть, чтобы сбить с толку неумолимого мстителя – Анджольери! Они вдвоем артистически обвели и Лоренцо, и Лючию вокруг пальца. Фессалоне при теперешней встрече, заметив ее возмущение, клялся, что все делалось для ее блага, но теперь Лючия удивлялась, как прежде не замечала выспренности и фальши его «прощального» письма. Несомненно, оно было приготовлено заранее, написано с любовью – но не к приемной дочери, которую Фессалоне обездолил, а к себе. К себе! Тщеславие Фессалоне было тщеславием плохого актера, который алчет признания и узнавания, везде, где может, ловит эти вспышки восторга, нанизывает их на нить своего тщеславия, словно бисеринки, выдавая их даже самому себе за бриллианты. Его письмо-исповедь являлось страшным подтверждением потребности преступников засвидетельствовать свои преступления перед людьми и Господом, а прежде всего – перед своим неутоленным тщеславием.

Итак, Лючия не могла даже сейчас смягчиться, и только гордость удерживала ее от того, чтобы не зарыдать, не налететь на Фессалоне с кулаками, не начать обвинять его во всех несчастиях своей жизни. Но сильнее гордости сковывал ее тело ужас, оледенивший душу, и голос Фессалоне, раздавшийся в этой кромешной тьме, показался ей эхом собственного отчаяния:

– Да, похоже, мы погибли…

Нет, произнеси эти слова Лючия, она кричала бы и рыдала, но устами Фессалоне, чудилось, вещал глас равнодушного Рока, ибо синьор Бартоломео не восклицал, не вопил – просто констатировал факт. Сообщал приговор…

Уже были испробованы все способы отодвинуть злополучную плиту и выбраться. Тщетно. И никакой не было надежды, что заперший их человек смилуется – и придет спасти свои жертвы. Зачем они ему?! Лоренцо или Чезаре, кто бы он ни был, уже добился своего, получил драгоценные бумаги, он и не вспомнит о несчастных… так долго делавших несчастным его. Да и Фессалоне сразу сказал, что спасти их может только чудо.

Время шло – Лючии казалось, вся ночь истекла, и день, и этот год, – а чуда не произошло. Впрочем, нет, год никак не мог пройти: столько им не выдержать. Умрут дня через три от голода и жажды, если прежде просто не задохнутся… Лючия изо всех сил вонзила ногти в ладони, чтобы не закричать – бессмысленно, отчаянно! – ибо сейчас самым страшным было для нее умереть рядом с этими двумя людьми, которых она ненавидела больше всех на свете. Даже Шишмарев казался ей невинным младенцем по сравнению с ними. Он был подлец, но какой-то свой, «родной» подлец. Русский, тоже русский, как она, вот в чем дело. А эти – чужеземцы. Чужие!