– Еще бы! – мрачно кивнула Розина. – Жил он тут, да как жил?
То придет, то уйдет. То заплатит, то нет. Я всегда знала, что он человек
ненадежный, этот Маттео. А сегодня как увидала его вдвоем с тем лекаришкой –
чтоб его рыбы поскорее съели! – так и поняла: они одного поля ягода. Вдобавок,
оба мокрые насквозь. Ну кто, кроме преступников да злодеев, будет ночью в таком
виде шататься? Теперь в оба глядите: ежели кто еще мокрый здесь появится, бейте
не спрашивая!
Последние слова достигли слуха Лючии уже слабым отзвуком,
ибо она бежала прочь от траттории так, как никогда в жизни еще не бегала.
Зрелище кровавой расправы порою вспыхивало пред взором, и
Лючия с трудом унимала тошноту.
Санта Мадонна! Какой ужасный конец!
Фессалоне и Маттео погибли!..
Странно – она не чувствовала особой жалости к людям, с
которыми так долго была связана, – только ужас перед тем, как расчетлив и
неумолим случай. Все-таки смерть не смирилась с тем, что обреченные ускользнули
от нее нынче ночью. Она все время шла по их следу – и настигла. Теперь-то уж
точно – импресарио в затруднении…
Может быть, и Лючии суждено нынче умереть? О, если так… если
так, пусть прежде умрет Лоренцо, а Александра, безвинная жертва их всех –
Бартоломео, Маттео, Лоренцо, ее самой, Лючии, – обретет свободу и… может быть,
сумеет утешить Андрея.
Боль от этой мысли была подобна острому ножу.
Лючия споткнулась – и рухнула на колени, пытаясь справиться
с рыданием, потрясшим ее тело.
Он ее никогда не простит. Напрасны все упования. Какой
мужчина смог бы забыть прошлое своей жены? Он изведет ее ревностью, упреками,
подозрениями, недоверием. Не лучше ли и впрямь ей остаться в Венеции – остаться
навеки, мертвой?..
И вдруг словно бы теплый свет обвеял ее всю. Где-то вдали
сладко вздохнул соловей, и не стылые каменные громады высветил серебряный
лунный луч, а мягкие изгибы пригорка, плавно окаймленного березовой рощею.
Тихий сельский погост виднелся там, вдали, за цветущими, благоуханными
черемухами… Тишина, спокойная, мягкая красота, среди которой живешь, как бы и
не замечая ее, и вдруг она ударяет тебя в самое сердце, и ты понимаешь, что
навеки пленен ею и жить не можешь без этой свободной синевы, распростертой над
чистой зеленью лесов и полей… над Россией!
Лючия вскинула голову. Она стояла на коленях на широкой
мраморной террасе, с двух сторон которой на нее непроницаемо смотрели два
сфинкса. Понадобилось некоторое время, прежде чем Лючия смогла отвести взор от
их пустых каменных глазниц и осознать, что такие сфинксы украшали террасу
только одного здания в Венеции: палаццо Анджольери.
Ничего. Она еще жива. Она покончит с Лоренцо, она спасет
сестру, увидит Россию! И если для этого надо пройти не только этот темный,
спящий дворец, но и все семь кругов ада – что же, Лючия Фессалоне, княгиня
Извольская, пройдет и их!
Глава 34
Не рой другому яму
И снова все пошло как по маслу! Она даже ни разу не
заблудилась. Словно кто-то вел ее кружными коридорчиками по незнакомому дворцу,
пока не довел до прелестной спальни, к которой примыкала гардеробная,
заполненная несчетным множеством таких туалетов, что Лючия на несколько
мгновений дара речи лишилась. И что, все это великолепие принадлежит ее
сестре?! Ну, если Лоренцо и впрямь держит ее в клетке, то клетка сия
раззолочена весьма щедро.
Вот именно – если и впрямь… Это было первое зернышко
сомнения, запавшее в душу. Ей бы подумать хорошенько!.. Но гипнотическое
воздействие слов Фессалоне еще продолжалось, и Лючия, одержимая своим страшным
замыслом, почти не колеблясь в выборе, вытащила двуцветное платье: корсаж
белый, шитый серебром, юбка легкая, свободная, сильно присборенная, по счастью,
без тяжелых фижм. И цвет – любимый цвет Лючии, изумрудно-зеленый. И поверх –
мелкие золотые цветочки. Ну в точности одуванчики, рассыпанные по зеленой
лужайке!
Лючия прикусила губу, заботливо сложила в угол мокрые
остатки платья, которое так верно служило ей нынче вечером, разделив все ее
приключения, приукрасила волосы алмазной сеткою, – и вышла из комнаты, не
переставая ощущать в руке выпуклые бока флакончика, в котором крылось ее
освобождение от прошлого.
И снова она без ошибки отыскала просторный кабинет,
задрапированный черным бархатом и уставленный роскошной мебелью эбенового
дерева. Кабинет был ярко освещен, но все равно: густые тени копились в углах, и
Лючии все время казалось, будто за нею наблюдают чьи-то внимательные глаза. Но
в комнате никого не было, даже хозяина, а потому никто не мог помешать Лючии
вылить содержимое своего флакона в изящнейший из кувшинов, украшенный
великолепной чеканкой, изображавшей, насколько успела разглядеть Лючия, суд
Париса на горе Иде. И вдруг ей представилось, как они с Александрою будут
стоять перед князем Андреем. Кому он отдаст яблоко с надписью – «Прекраснейшей»?
Кажется, что-то в этом роде уже приходило ей в голову там,
дома, в России, но тогда она отмахнулась от этой мысли как от величайшей
нелепости. А теперь собирается осуществить эту нелепость. Не остановиться ли,
пока не поздно?..
Нет, поздно, поздно! Тяжелые, медленные шаги послышались в
коридоре, и Лючия едва успела метким броском отправить пустой флакончик в окно
(пролетев в щелку меж портьер, он звонко булькнул о спокойную воду канала),
прежде чем в кабинет вошел его хозяин.
Он двигался, как старик, едва волоча ноги, но точно молния –
не смерть несущая, а жизнь! – пронзила его, когда он увидел Лючию.
Мгновение смотрел на нее недоверчиво, словно глазам не верил
(Лючия вся похолодела: неужели Лоренцо заподозрил подмену? Но что она сделала
не так? Иначе причесалась? Надела платье, которое Александра терпеть не
может?!), а потом усмешка тронула его твердые, великолепно вырезанные губы:
– О, так вы уже здесь, сударыня!
Лючия только кивнула: говорить она не могла.
Она ожидала, что придется тщательно скрывать свою ненависть
от Лоренцо, однако была потрясена тем, что не чувствовала к нему никакой
ненависти. Он был… так красив. Так печален. Он был такой живой! И не знал, не
знал, что в роскошном кувшине затаилась его смерть.
Она слабо перевела дыхание, молитвенно сложила руки:
«Господи, научи меня, что делать! Дай знать, что я все делаю правильно!»