Воин кровавых времен - читать онлайн книгу. Автор: Р. Скотт Бэккер cтр.№ 133

Некоторое время Атьеаури осаждал огромную крепость Мизарат, но отступил, когда до него дошли известия, что сам Кинганьехои вознамерился защищать ее. Он ускользнул от Тигра в заросшие кедрами ущелья гор Бетмулла, затем спустился в Ксераш, где разгромил небольшую армию Утгаранги, сапатишаха Ксераша. Сапатишах оказался уступчивым пленником, и Атьеаури — в обмен на пять сотен лошадей и некоторые сведения — отпустил его целым и невредимым обратно в его древнюю столицу, Героту, город, упоминаемый в «Трактате» под именем «Ксеротской блудницы». А затем он во весь опор помчался к Карасканду.

То, что он обнаружил, встревожило Атьеаури.

Он рассказал о своем путешествии тем Великим Именам, которые были достаточно здоровы, чтобы присутствовать на Совете, а потом быстро перешел к сведениям, полученным от Утгаранги. По словам сапатишаха, сам падираджа, великий Каскамандри, выступил из Ненсифона с теми, кто уцелел при Анвурате, с грандами Чианадини — родины кианцев — и воинственными гиргашами, нильнамешскими фаним.

В ту ночь умер принц Скайельт, и к дождливому небу вознеслись жутковатые погребальные плачи тидонцев. На следующий день пришло известие, что умер Керджулла, тидонский граф Варнута, разбивший лагерь у стен соседнего города, Джокты. Вскоре после этого перестал дышать Сефератиндор, айнонский пфальц-граф Хиннанта. И, как утверждали жрецы-лекари, вскоре за ними должны были последовать Пройас и Чеферамунни…

Уцелевших предводителей Священного воинства обуял страх. Карасканд продолжал сопротивляться, Аккеагни испытывал их невзгодами и смертью, а сам падираджа шел на них с еще одним языческим воинством.

Они находились вдалеке от дома, среди враждебных земель и нечестивых людей, и Бог отвернулся от них. Они впали в отчаяние.

А для таких людей вопрос «почему» рано или поздно сменяется вопросом «кто»…

Дождь барабанил по крыше шатра, наполняя мир влажным грохотом.

— Итак, — спросил Икурей Конфас, — чего же вы хотите, рыцарь-командор? — Он нахмурился. — Сарцелл, если не ошибаюсь?

Хотя Сарцелл часто сопровождал Готиана на советы, их с Конфасом никогда не представляли друг другу — во всяком случае, официально. Темные волосы рыцаря прилипли к черепу, и с них на лицо — в детстве, вероятно, очаровательное и проказливое — текла вода. Белый плащ был невероятно чистым, настолько, что Сарцелл казался анахронизмом, человеком из тех времен, когда Священное воинство еще стояло под Момемном. Всем прочим, включая Конфаса, приходилось носить либо лохмотья, либо одежду, отнятую у кианцев.

Шрайский рыцарь кивнул, продолжая неотрывно смотреть ему в глаза.

— Просто поговорить о некоторых неприятных вещах, экзальт-генерал.

— Уверяю вас, рыцарь-командор, я обожаю неприятные новости, — усмехнулся Конфас и добавил: — Я, в некотором смысле, мазохист — вы разве не заметили?

Сарцелл обворожительно улыбнулся.

— Благодаря советам этот факт сделался более чем очевидным, экзальт-генерал.

Конфас никогда не доверял шрайским рыцарям. Слишком много набожности. Слишком много самоотречения. Конфасу всегда казалось, что самопожертвование — это даже не глупость, а сумасшествие.

Он пришел к такому выводу в юности, после того как осознал, насколько часто — и насколько радостно — люди вредят себе или даже губят себя во имя веры или сентиментальности. Как будто все прочие получают указания от голоса, которого он сам не слышал, — от голоса ниоткуда. Они совершали самоубийства, когда считали себя обесчещенными, продавали себя в рабство, чтобы прокормить детей. Они вели себя так, словно существовало нечто худшее, чем смерть или рабство, словно они не смогут жить, если с другими случится что-то плохое…

Как Конфас ни ломал голову, ему не удалось ни постичь, ни вообразить это чувство. Конечно же, существовал Бог, Писание и все тому подобное. Этот голос он мог понять. Угроза вечных мук могла послужить толчком для самого абсурдного самопожертвования. Этот голос исходит из какого-то определенного места. Но тот, другой…

Тот, кто слышал голоса, делался безумным. Достаточно было пройтись по любой базарной площади и послушать как странники-богомольцы вопят «что? что?», дабы в этом убедиться. А еще тот, кто слышал голоса, мог превратиться в фанатика — как, скажем, шрайские рыцари.

— И что же вас беспокоит? — поинтересовался Конфас. — Человек, которого они именуют Воином-Пророком.

— Князь Келлхус.

Он подался вперед, не вставая с походного кресла, и жестом предложил Сарцеллу сесть. Сквозь поднимающийся над курильницами дымок благовоний пробивался запах плесени. Дождь притих, и теперь лишь барабанил по парусине шатра.

— Да… Князь Келлхус, — подтвердил Сарцелл, выжимая воду из волос.

— И что с ним такое?

— Мы знаем, что…

— Мы?

Шрайский рыцарь раздраженно прищурился. Конфасу подумалось, что, невзирая на благочестивую внешность, в его манере держаться было нечто такое — возможно, некий оттенок тщеславия, — что вступало в противоречие с изображением Бивня, вышитым золотом у него на груди… Возможно, он недооценил этого Сарцелла.

«Возможно, он — здравомыслящий человек».

Да, — продолжал тем временем рыцарь. — Я и некоторые мои братья…

— Но не Готиан?

Сарцелл состроил гримасу, которую Конфас истолковал как знак согласия.

— Нет, не Готиан… Во всяком случае, пока. Конфас кивнул.

— Хорошо, продолжайте…

— Мы знаем, что вы пытались убить князя Келлхуса. Экзальт-генерал фыркнул, изумленно и оскорбленно. Этот человек либо невероятно храбр, либо нестерпимо дерзок.

— Вот как? Знаете?

— Мы думаем… — поправился Сарцелл. — Как бы то ни было… Существенно иное — чтобы вы поняли, что мы разделяем ваши чувства. Особенно после того безумия, что творилось в пустыне…

Конфас нахмурился. Он знал, что имеет в виду этот человек: князь Келлхус вышел из Каратая, располагая тысячами людей и всеобщим благоговением. Но Конфас не думал, что шрайский рыцарь станет говорить о знаках и знамениях, а не о силе…

Пустыня сама была безумием. Сперва Конфас тащился по пескам наравне со всеми, проклиная чертова идиота Сассотиана, которого назначил командовать имперским флотом, и без конца обдумывал безумные планы, которые должны были помочь ему спастись. Затем, когда надежда, питавшая эти бесконечные и бесплодные размышления, выгорела, Конфаса стало терзать странное неверие. На некоторое время перспектива смерти стала казаться чем-то таким, чему он потакает приличия ради, как тем глупым заверениям, которыми торговцы осыпают свои товары. «Да-да, вы непременно умрете! Я вам гарантирую!»

Затем, одновременно с мрачной апатией — одним из отличительных признаков этого похода, — его сомнения переросли в уверенность. К Конфасу пришло ощущение, которое можно было бы назвать интеллектуальным трепетом — трепетом, сопряженным с завершением жизни. Он понял, что никакой последней страницы не существует. Никакого последнего локтя свитка. Просто чернила иссякают, и все становится пустым и пустынно-белым.