Око Судии - читать онлайн книгу. Автор: Р. Скотт Бэккер cтр.№ 67

— Если не хочешь, чтобы я… Если ты не хочешь, чтобы был… Кельмомас, я могу быть Сэ… Сэмми.

Чувство потери вновь обрушилось на нее, оглушило до оцепенения. Она потрясенно осознала всю глубину своего эгоизма. Да горевала ли она по Самармасу на самом деле, спрашивала себя ее исстрадавшаяся душа, или только превратила его в свидетельство своей тяжкой доли? По ком был ее траур?

Она хотела заговорить, но голоса не было.

Кельмомас попытался совладать с дрожащими губами.

— Я в-ведь такой же… я же п-похож на…

Он сел на пол, а потом рухнул весь, бесформенной кучей шелков. Он не хныкал и не рыдал, он голосил, хотя звук получался соразмерным его телосложению, но такой глубины и надрыва, что в нем слышалось нечто звериное.

Оторвавшись от своего отражения, Эсменет, шурша холодной тканью, встала над ним на колени. Теперь, когда она видела свое преступление, ей чудилось, что она все понимала с самого начала. Кружа по лабиринту жалости к себе, задавленная весом бесконечных дел и забот, она не нашла времени остановиться и задуматься о том, как страдает Кельмомас. При всей подавленности и опустошенности последних дней, она, как все матери, обладала крепкой, словно кремень, натурой, закаляющей сердце общей унаследованной в поколениях мудростью. Дети умирают. Они умирают всегда, таков этот жестокий мир.

Но не для Кельмомаса. Он потерял гораздо больше, чем брата и товарища по играм. Он потерял собственную жизнь. Он потерял самого себя. И это не укладывалось у него в голове.

«Я — это все, что у него осталось», — думала она, гладя его тонкие золотистые волосы.

Но что-то внутри все равно замирало от ужаса.

Дети. Как они много плачут.

Если не считать бело-золотых знамен с изображением Кругораспятия, императорский зал для аудиенций на Андиаминских Высотах почти не изменился со времен Икурейской династии. Все было задумано так, чтобы повергнуть в трепет просителей и подчеркнуть славу и величие восседающих на троне. Прежние нансурские императоры всегда стремились к помпезности, не вяжущейся с их реальной властью, полагая, возможно, что иллюзия, если следовать ей с достаточным упорством и рвением, может воплотиться в жизнь.

Как говорил Келлхус, статуи — настолько же молитвы, насколько и орудия, преувеличение, закованное в преуменьшающий камень. То, что мир усеян развалинами капищ, много нелестного говорит о человеческой душе. Люди всегда стараются торговаться с позиции силы, особенно если в сделке участвуют боги.

Сегодня, все время думалось Эсменет, эта мысль наверняка подтвердится.

Она уже вполне привыкла к своему месту у самого трона, на возвышении, даже полюбила там сидеть. В нескольких шагах от ее ног широкими полукружиями нисходили к Аудиториуму ступени, туда, к тому месту, где собирались придворные и кающиеся преступники. По обеим сторонам вздымались ряды огромных колонн, уменьшаясь с перспективой в размерах и освещенности. Между их мраморными стволами неподвижно висели узорчатые гобелены, каждый из которых был подарком от какой-то провинции Новой Империи, и на каждом из них в качестве основного мотива было изображено Кругораспятие. Животные тотемы от туньеров. Тигры и переплетающиеся лотосы от нильнамешцев…

Казалось, что все было увязано с ее положением, как будто у камней и у пространства были лица, которые они могли поворачивать к ней и почтительно опускать. Она находилась в неподвижном центре, неосязаемой точке равновесия.

Но больше всего ей нравилось отсутствие задней стены — ощущать, как естественный свет льется ей на плечи, знать, что все собравшиеся в Аудиториуме видят ее на фоне ярко-синего небесного свода. Самая уязвимая позиция, место для статуи божества, оказывалась слишком неуловимой и размытой, чтобы служить прямой мишенью для проклятий. Ничего не любила она так, как вечерние аудиенции, когда просителям приходилось закрываться руками от солнца, чтобы видеть ее. Поэтому говорить и поступать ей можно было с безнаказанностью бестелесного силуэта.

Ей нравилось даже то, что птицы постоянно запутываются в едва видимой сети, которой завесили проем, чтобы не дать им гнездиться в сводах зала. Было что-то и зловещее, и воодушевляющее в трепете крыльев и лихорадочной борьбе, которые она чувствовала справа и слева. Они избавляли от необходимости бросать угрозы. Каждый день попадалось по одной-две птахи, и их жалкие потуги освободиться были слишком слабы, а крики слишком пронзительны, чтобы вызывать искреннее сострадание.

Сегодня их было четыре.

Иногда после захода солнца она разрешала Самармасу помогать рабам освобождать птиц. И тогда — огромные, как при виде чуда, глаза. Дрожащие ручонки. Его улыбка напоминала гримасу страха, такой она была широкой.

Мягко нарастающее звучание молений с верхних галерей возвестило скорое появление матриарха — это был один из бесчисленных гимнов аспект-императору.

Наши души восходят из тьмы

Разом близко и далеко.

Наши души уходят в тьму,

Дверь распахнута широко.

Он идет впереди,

Свеча озаряет пусть вслед.

Он идет впереди…

Подумав о близнецах, Эсменет сжала зубы, сдерживая боль, от которой грозила потрескаться краска на лице. Кельмомас был безутешен, и она была вынуждена оставить его реветь. Он умолял ее не оставлять его, обещал ради нее стать своим погибшим братом.

— Ма-мамочка, мы т-тебя л-любим… Т-так л-любим…

«Мы», сказал он, тихим и полным отчаяния голосом.

Стоило вспомнить эту сцену, как хотелось заморгать, прогоняя жар с глаз. Она сделала медленный и глубокий выдох, изо всех сил стараясь казаться неподвижной. Огромные бронзовые двери беззвучно распахнулись, и в пустой Аудиториум прошествовала Ханамем Шарасинта, номинальная глава культа Ятвер. Матриарху полагалось быть одетой в дерюгу, чтобы подчеркнуть свою бедность, но с каждым шагом на ее землистого цвета платье вспыхивали вертикальные полосы. Ее сопровождал Майтанет, как всегда блистательный в просторных белых с золотом одеяниях.

Он идет впереди,

Свеча озаряет пусть вслед.

Он идет впереди…

Конец песнопения угас в глубине поющего камня. Ятверианская матриарх с трудом опустилась на одно колено, затем на второе.

— Ваше великолепие, — произнесла она, опуская лицо к своему отражению на мраморном полу.

Эсменет кивнула, являя монаршее благоволение.

— Встань, Шарасинта. Все мы дети Ур-Матери.

Пожилая женщина не без усилия поднялась.

— Воистину, ваше великолепие.

Шарасинта взглянула на Майтанета, словно ожидая поддержки, потом опомнилась. Не привыкла находиться среди тех, кто выше ее по положению, поняла Эсменет. За долгие годы императрица приняла многих просителей — достаточный срок, чтобы безошибочно угадать тон аудиенции по первым словам. Сейчас она отчетливо видела, что у Шарасинты выработалась непреодолимая привычка повелевать — до такой степени, что любезности и почтения от нее ожидать не приходится. В воздухе вокруг старухи веяло настороженностью.