Бремя страстей человеческих - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Сомерсет Моэм cтр.№ 143

Они проболтали почти до полуночи; Филип, который жил дальше других, ушел первым. Ему нужно было поймать последний трамвай – иначе придется идти пешком и он попадет домой очень поздно. Даже на трамвае он добрался к себе лишь около половины первого. Поднявшись наверх, он, к своему удивлению, нашел Милдред сидящей в кресле.

– Как, ты еще не ложилась? – воскликнул он.

– Мне не хотелось спать.

– Все равно надо было лечь в постель. Ты бы отдохнула.

Она не двинулась с места. Филип заметил, что после ужина она снова переоделась в свое черное шелковое платье.

– Я подумала, что мне лучше тебя дождаться, а вдруг тебе что-нибудь понадобится.

Она взглянула на него, и на ее тонких бескровных губах мелькнула тень улыбки. Филип не был уверен, правильно ли он ее понял. Он почувствовал неловкость, но ответил весело и непринужденно:

– С твоей стороны это очень мило, но ты, пожалуйста, не дури! Марш скорей в постель, не то завтра утром глаз не продерешь.

– Мне еще не хочется ложиться.

– Глупости, – холодно отрезал он.

Она немного надулась, поднялась и ушла в свою комнату. Он улыбнулся, когда она громко щелкнула ключом.

Несколько дней прошли спокойно. Милдред осваивалась с новой обстановкой. Когда Филип убегал после завтрака, у нее оставалось свободным все утро для домашних дел. Ели они самые незатейливые блюда, но ей нравилось обходить все лавки, делая свои скромные покупки; готовить себе одной она не хотела и днем ела хлеб с маслом, запивая его какао; потом она выносила колясочку и отправлялась гулять с ребенком, а вернувшись домой, сидела сложа руки до самого вечера. Она чувствовала такую усталость, что ей не хотелось лишних хлопот. Филип поручил Милдред заплатить за квартиру, и она завела дружбу с его замкнутой хозяйкой; через неделю она могла рассказать Филипу о его соседях больше, чем он узнал о них за год.

– Хозяйка – очень симпатичная женщина, – заявила как-то раз Милдред. – Настоящая леди. Я ей сказала, что мы женаты.

– Ты думаешь, без этого нельзя?

– Надо же мне было ей что-то сказать. Ведь это выглядит странно, что я здесь живу, раз мы не женаты. Уж и не знаю, что она может обо мне подумать!

– Сомневаюсь, чтобы она тебе поверила.

– Пари держу, что поверила. Я ей сказала, что мы женаты уже два года – понимаешь, из-за ребенка, – но твои родные и слышать об этом не хотят, пока ты еще студент; вот нам и приходится все держать в секрете. Но теперь они согласились, и мы все поедем к ним на лето.

– Ты известная мастерица придумывать всякие сказки, – сказал Филип.

Его немножко злило, что Милдред по-прежнему любит приврать. За последние два года она ровно ничему не научилась. Но он только пожал плечами. «В конце концов от кого было ей научиться?» – подумал он.

Вечер был прекрасный – теплый и безоблачный; казалось, все население южного Лондона высыпало на улицы. В воздухе было что-то будоражащее; лондонцы сразу же чувствуют перемену погоды – их неудержимо влечет вон из дома. Убрав со стола, Милдред подошла к окну. Снизу доносился уличный шум

– голоса прохожих, стук колес, дальние звуки шарманки.

– Тебе, наверно, нужно работать? – грустно спросила Милдред.

– Не мешало бы, но надо мной не каплет. А что?

– Мне бы так хотелось пройтись. Мы не можем покататься на империале?

– Если хочешь.

– Пойду надену шляпу, – радостно сказала она.

В такой вечер было почти немыслимо усидеть дома. Ребенок спал, и его спокойно можно было оставить одного; Милдред говорила, что всегда оставляла его по вечерам, когда выходила из дому, – он никогда не просыпался. Милдред, надев шляпу, вернулась; она была очень оживлена. По случаю прогулки она чуть-чуть подрумянила щеки. Филип решил, что она порозовела от удовольствия; он был тронут ее ребяческой радостью и упрекал себя за то, что был с ней слишком суров. Выйдя на воздух, она засмеялась. Первый же трамвай, который им попался, шел к Вестминстерскому мосту, и они сели. Филип курил трубку; сверху они разглядывали людные улицы. Магазины были открыты и ярко освещены, в них толпились покупатели. Они проезжали мимо мюзик-холла, и Милдред воскликнула:

– Ах, Филип, пойдем в мюзик-холл! Я там не была целую вечность.

– Ты ведь знаешь, партер нам теперь не по карману.

– Все равно, мне хорошо будет и на галерке.

Они сошли с трамвая и вернулись назад, к подъезду мюзик-холла. Им достались превосходные места по шесть пенсов – правда, далеко, но все же не на галерке, а вечер был так хорош, что народу пришло немного и им было отлично видно. У Милдред блестели глаза. Она от души веселилась. Ее непосредственность трогала Филипа. Милдред была для него загадкой. Кое-какие ее черты ему по-прежнему нравились; в ней, казалось ему, немало хорошего; она не виновата, что ее скверно воспитали, и жизнь у нее была нелегкая; прежде он зря осуждал ее за многое. Глупо требовать от нее добродетелей, которыми она не обладала. В других условиях из нее, может быть, получилась бы прелестная девушка. Она совсем не приспособлена к борьбе за существование. Глядя теперь сбоку на ее лицо с полуоткрытым ртом и слегка порозовевшими щеками, он подумал, что она выглядит удивительно целомудренной. Филип почувствовал к ней глубочайшую жалость и от души простил ей страдания, которые она ему причинила. У него заболели глаза от табачного дыма, но, когда он предложил уйти, она повернулась к нему с умоляющим видом и попросила досидеть до конца. Он улыбнулся и не стал возражать. Она взяла его за руку и держала ее, пока в зале не зажгли свет. Когда они вместе с толпой зрителей вышли на людную улицу, ей все еще не хотелось домой; они пошли бродить по Вестминстер-Бридж-роуд, рассматривая прохожих.

– Я давно не получала такого удовольствия, – сказала она.

У Филипа было хорошо на душе, и он благодарил судьбу за то, что поддался внезапному порыву и взял к себе Милдред с ребенком. Приятно было видеть, как она радуется. Наконец она устала, они сели в трамвай; было уже поздно, и, когда они сошли и свернули в свою улицу, кругом не было ни души. Милдред взяла его под руку.

– Совсем как прежде, Фил, – сказала она.

Она еще никогда так его не звала. Филом называл его Гриффитс; он почувствовал, даже теперь, спустя столько времени, что его словно кольнуло. Филип помнил, как ему хотелось тогда умереть; мучения его были ужасны, и он всерьез помышлял о самоубийстве. Господи, до чего ж это было давно! Он усмехнулся, думая о том, каким был прежде. Теперь он не испытывал к Милдред ничего, кроме беспредельной жалости. Они пришли домой, и Филип зажег газ в гостиной.

– Спит ребенок? – спросил он.

– Пойду посмотрю.

Вернувшись, она сказала, что девочка даже не шевельнулась с тех пор, как она ее положила. Замечательный ребенок! Филип протянул руку.