У Алены подогнулись колени. Да, он здесь.
Совсем рядом, стоит и смотрит на – на них с Катюшкою? На Фрица? На нее одну?
Странно… она так старательно гнала от себя всякие мысли о потерянном счастье,
что даже и подумать боялась, что Аржанов окажется на балу. И вот пожалуйста!
Все мужчины были в алонжевых
[111]
париках, и пышные локоны некоторых даже достигали талии. Аржанов, как обычно,
был без парика, только напудрен, и то совсем слегка – верно, чтобы не испачкать
синего бархатного кафтана, отделанного узким кружевом, плетенным из золотых и
серебряных нитей. На поясе висело какое-то странное украшение, напоминающее
звено цепи. Алена не разглядела, потому что бросила на Аржанова только один
взгляд – и тотчас опустила глаза. А он все смотрел и смотрел на нее. Какой
пристальный, внимательный, ничего не упускающий взор! Только что Алена
чувствовала себя не хуже других, только что могла гордиться и впечатлением,
которое произвела на великолепного Меншикова, и завистливыми взглядами,
которыми озирали ее разодетые дамы, – и вдруг ощутила себя той же
ободранной солдатской шлюхою, в образе которой она предстала перед Аржановым
совсем недавно… той самой шлюхой, с которой он позабавился в каком-то ночном
овраге да и отшвырнул от себя брезгливо.
Она резко отвернулась, желая одного на свете –
оказаться отсюда подальше, желательно за тридевять земель, – и едва не
наступила на ногу улыбчивому хозяину.
– Принужден просить вас о милости, –
изящно поклонился Меншиков, играя синими глазами. – Государь прислал
сказать, что задерживается, однако велел открывать бал без него. Помнится, я
оставил за собою англез… Это, конечно, не церемониальный танец, однако, покуда
государя нет, можно и пренебречь церемониями. Нынче бал откроется англезом. Не
окажете ли честь, прекрасная дама?
Он протянул руку, Алена безотчетно подала
свою… и музыка сыграла уже несколько тактов, прежде чем Алена осознала, что она
танцует. И не просто танцует, а в первой паре, открывая бал! Танцует с
государевым фаворитом, князем Меншиковым!
Тем самым, который когда-то сказал ей:
«Прости, сестра…»
Может, она и умерла бы на месте от страха, да,
перехватив огненный взор Катюшки, вспомнила, что сейчас главное – не
опозориться и не сбиться с ноги.
В первый – в первый!!! – раз в жизни она
танцевала не под Катюшкино тоненькое или Фрицево басистое «тра-ля-ля-ля», а под
настоящую музыку. На настоящем балу. В настоящем бальном зале. В настоящем – да
еще каком! – бальном платье. С настоящим кавалером… нет, кавалер по-прежнему
казался ей не настоящим: с этим его игривым, откровенно раздевающим взглядом, с
ослепительной улыбкою, со смелыми речами.
Когда Александр Данилыч хотел, он мог быть
важным сановником или грозным генералом, не менее грозным, чем даже сам
государь, но стоило дать волю веселью – и он мгновенно становился тем
обольстительным Алексашкою, перед которым не могла устоять ни одна дворовая
девка, ни одна купеческая, а потом и дворянская дочка – или, скажем, взятая
из-под солдатской телеги полонянка…
– Как же это случилось, что я вас прежде
никогда не видел? – спросил Александр Данилыч, пожимая Алене пальчики и
красиво поводя плечами.
Она присела перед ним, как того требовала
фигура, поймала жгучий взор, устремленный в глубины своего декольте, – и
вдруг словно бес в нее вселился! Собственный страх, лютая тоска, вечное уныние
сделались вдруг невыносимы. Невыносимы стали остерегающие взоры Катюшки,
которая танцевала с Фрицем неподалеку, а сама так и ела Алену глазами.
Невыносимо это ледяное, замкнутое лицо Аржанова, подпиравшего колонну и
безотрывно глядевшего… на Меншикова. Почему, спрашивается? Да как угодно! Алена
сердито отмахнулась от всего этого разом: и от неузнающего, нелюбящего
Аржанова, и от назойливой Катюшкиной заботливости, и от себя самой, трясущейся
от страха, чего-то ждущей: удачи, неудачи, любви, ненависти… Невыносимо
захотелось хоть на несколько мгновений самой, как ей хочется, поиграть с той,
которая вечно навязывала свои правила игры, – с судьбой. И, чувствуя себя
так, будто прыгает с высокого берега в реку, Алена посмотрела прямо в глаза
своего кавалера:
– О нет, сударь, вы ошибаетесь. Мы с вами
уже встречались однажды.
– Только не говорите, что я вас не
заметил! – взмолился Александр Данилыч.
– Не скажу! – повела бровями
Алена. – Потому что вы меня очень даже заметили.
– Очень даже? – шутливо испугался
хозяин. – Очень – это как? Я держал вас за руку? А может быть, даже
целовал эту прелестную ручку? Или, господи помилуй, не только ручку?! Нет,
такого я в жизни бы не забыл!
– Не держали, не целовали, не забыли! –
тихо засмеялась Алена, кружась вокруг своего кавалера и оборачиваясь на него
через плечо. Какой лукавый танец англез! – Мы с вами просто разговаривали.
То есть вы разговаривали и смотрели на меня… сверху вниз.
На минуту прежняя Алена мелькнула где-то в
толпе – с перепуганным лицом, воздев руки, – но ее сразу унес в неведомые
дали тот же легкий, пьянящий ветерок, который кружил голову Алене новой,
нынешней – бесстрашной, веселой… вовсе отчаявшейся!
– Не прощу себе этого! – ужаснулся
Меншиков. – Готов всю жизнь смотреть на вас снизу вверх, вот как
сейчас! – И он упал на одно колено, ибо того требовала фигура. – Надо
думать, я упустил свое счастие, потому что был несусветно пьян, –
продолжил он, приподнимаясь и вновь идя рядом с Аленою в лад музыке. – Но я
хотя бы догадался сказать, что вы – обворожительная красавица? И что я в вас
истинно влюблен?
– Нет, сударь, – ласково покачала
головой Алена. – Сего промеж нас сказано не было…
– Дурак! – комически воздел руки
Меншиков, и от удивления следующая за ним пара спутала фигуру.
– Но вы, – продолжила Алена,
улыбаясь ему, как улыбалась бы отцу или любимому брату, как дорогому другу
Ленечке, – но вы сделали больше. Вы пытались меня спасти… вы хотели
помочь, а когда сие не удалось, вы назвали меня сестрой.
Александр Данилыч встал столбом, смешав весь
танец.
– Это надо же, до чего ты, Алексашка,
допился!.. Вовсе память отшибло! – пробормотал он со священным ужасом – и
в то же мгновение от дверей закричали, что прибыл государь.
* * *