Последнее лето - читать онлайн книгу. Автор: Константин Симонов cтр.№ 46

Синцову не хотелось отвечать на его вопрос, и Гурский это заметил.

– Д-давайте без в-виражей, выходите на п-прямую.

Синцов сказал, что, конечно, когда прочли о себе корреспонденцию в газете, да еще в «Красной звезде», чувствовали себя именинниками. Но, наверно, бой вообще трудно описать близко к истине. Если бы в гуще боя вдруг появился какой-то неуязвимый человек, способный спокойно наблюдать все, что вокруг него делается, наверно, только он смог бы написать потом все близко к истине. А когда сам себя вспоминаешь, каким ты был и что делая в бою, сам себе не веришь: неужели все это так и было с тобой?

– Чеп-пуха, – сказал Гурский. – Ваш н-неуязвимый человек н-не поймет в бою ни б-бельмеса. Чтобы что-нибудь п-понять, к-как раз н-надо оказаться хотя бы н-немножко уязвимым. А к-корреспонденция наша, в-вы правы, п-получилась н-ниже среднего: м-мой последний опыт к-коллективного творчества с вашим п-приятелем Люсиным.

Синцов почувствовал: Гурский ждет, чтоб он спросил его о Люсине. Но спрашивать о Люсине не хотелось. Если жив – пусть живет. А если убит – мир праху.

– Т-товарищ Люсин теперь б-большой человек – н-начальник отдела, – так и не дождавшись вопроса, с не покидавшей его лицо усмешкой сказал Гурский.

– Еще г-годик-п-полтора войны – и будет п-полковником и зам-местителем ред-дактора.

«А шут с ним, пусть хоть редактором будет, пусть хоть в какой угодно газете будет и редактором, и генералом, и кем угодно, только бы с Таней все было хорошо», – неожиданно подумал Синцов. Подумал, сам сознавая, как нелепа его мысль, и все-таки почему-то связывая одно с другим, словно речь шла не о боязни за жизнь дорогого ему человека, а вообще о борьбе между добром и злом, и этому злу надо дать какой-то выкуп за жизнь и здоровье Тани.

– Д-думаете, всуе сказал п-про год-п-полтора, – по-своему истолковав молчание Синцова, спросил Гурский. – Считаете, война раньше к-кончится?

– Я совсем о другом сейчас задумался, – с трудом отрываясь от своих мыслей, сказал Синцов. – А насчет сроков – на фронте всегда живешь или происходящей, или предстоящей операцией – о ней и думаешь, за редкими исключениями. Правда, недавно в разговоре между собой даже с циркулем прикидывали, сколько до чего нам осталось. И вышло, что от того леса, в котором сидим со своим оперативным отделом, до Могилева – восемьдесят, до Минска – двести пятьдесят, до границы – пятьсот, до Варшавы – семьсот, до Берлина – тысяча двести. При любых темпах наступления расстояние еще приличное. Им до Москвы еще и теперь вдвое ближе, чем нам до Берлина. Если по карте.

– К-как известно из в-военной истории, во время п-первой мировой войны Германия запросила п-пардону, когда ее войска еще находились н-на территории Франции.

– Это мне тоже известно, – сказал Синцов. – Но когда что будет, судить не берусь. Война к конкретному мышлению приучила: сидя в оперативном отделе армии, вижу перед собой на карте Могилев – думаю о Могилеве. А вернусь из Москвы, перейду на должность начальника штаба полка, буду иметь перед собой на переднем крае болото и лес, а в глубине три высоты и деревню – о них и буду думать.

– А п-почему вы… – начал было Гурский, но замолчал.

Наконец-то к их столику шла официантка. Он уже несколько раз до этого, нервно высучивая из воротничка заросшую рыжим волосом шею, смотрел в сторону дверей на кухню и сейчас, кажется, собирался укорить официантку, но, увидев у нее на подносе кроме тарелки с кетой и нарезанным колечками луком судок с горячей картошкой, сказал:

– К-картошечка! Молодец, Д-диночка! Вот теперь в-вижу, что ты меня д-действительно помнишь.

Они выпили еще по рюмке водки, закусили соленой кетой и картошкой с маслом, и Синцов похвалил и кету и картошку, потому что все это действительно было вкусно и потому что хотел сделать приятное Гурскому, который просто просиял при виде этой картошки.

– М-мыслящий человек д-должен уметь извлекать б-большое удовольствие из м-мелких радостей жизни, – сказал Гурский, жуя свою картошку и уже не в первый раз за время их разговора словно угадывая то, что подумал Синцов. – П-потому что чем у него б-больше в голове ст-тоящих мыслей, тем у него м-меньше в жизни к-крупных радостей. Вся н-надежда на м-мелкие. Д-давайте выпьем еще по одной, чтобы их все-таки было п-побольше. А т-теперь задам вам вопрос, от к-которого отвлекла к-картошка. П-почему из оп-перативного отдела армии в начальники штаба полка?

– Ближе к делу, – сказал Синцов, и Гурский удовлетворился этим, не стал больше спрашивать.

– К-когда начнете н-наступать, приеду к вам в п-полк. Д-думаю, что н-найду. У н-нас редакция хорошо информированная. Только надо закончить мою ист-торию русского офицерства, пока вы еще наступать н-не начали, так и не ус-спев д-дочитать п-перед этим.

– Пока не дочитаем, не начнем, – улыбнулся Синцов. – Читают, между прочим, с интересом. Много еще будет?

– Дело к концу. От П-петра Великого до Ск-кобелева уже д-добрался. А русско-японская и германская войны, к сожалению, н-не изобилуют п-положительными п-примерами. Интересно, – помолчав, сказал Гурский, – что у вас там г-говорят в в-вашем офицерском кругу о вт-тором фронте?

– Говорим мало. Надоело толочь воду в ступе, – сказал Синцов.

Гурский усмехнулся.

– В вопросе о сроках открытия второго фронта есть своя д-диалектика, – сказал он. – С од-дной стороны к-каждый день задержки второго фронта – это лишние г-головы, к-которые мы кладем в б-боях. И это их вп-полне уст-траивает. А с д-другой стороны, ч-чем раньше они его отк-кроют, тем у них б-болыпе шансов п-первыми войти в Берлин. Т-теперь скоро откроют. После того, как мы в-весной вышли к г-границам Румынии, для м-меня л-лично это п-почти оч-чевидно. Они не м-могут себе п-позволить, чтобы мы, не д-дожидаясь их, освободили слишком б-большой к-кусок Европы.

– А я иногда думаю вовсе о другом, – сказал Синцов, – станет или не станет им наконец совестно?

– А к-кому именно должно, по-вашему, стать с-совестно? – спросил Гурский. – Ч-черчиллю д-должно стать с-совестно? П-почему?

– Не знаю, – сказал Синцов. – Но, по-моему, им где-то в глубине души все-таки должно быть совестно.

– Ну что ж, м-может быть, кому-то из них и совестно, т-тем более в г-глубине души. Но второй фронт они откроют не п-потому, что им с-совестно, а п-потому, что им это н-нужно.

– Так думать проще всего, – сказал Синцов. – Только жить при этом как-то неохота.

Сказал не о втором фронте, а о чем-то отдаленном и страшном, стоявшем за словами Гурского и касавшемся не только второго фронта, а всей жизни вообще.

– А м-мы вообще ж-живем не п-по личному желанию, а п-по необ-бходимости, – сказал Гурский. – К-как вам известно, мы в н-нормальных обстоятельствах не п-приемлем самоубийства. К-казалось бы, п-просто: н-не хочешь жить, н-не живи. А н-на самом деле от т-тебя требуется д-другое. Не хочешь жить, а ж-живи. П-поскольку в этом есть общественная н-необходимость. Д-даже когда сталкиваешься с т-такой грубой п-правдой, от к-которой жить н-не хочется. Все равно ж-живи.